Маргер Заринь - Фальшивый Фауст

— Господа, верно, из-за границы?

Нас встречает портье гостиницы «Рома». Его наметанный глаз прощупывает ткань голубого сако насквозь в грудном кармане должна находиться толстая пачка банкнот: латы, доллары, франки.

Портье сгибается в дугу.

— Могу предложить апартаменты на стороне Театральной улицы, там будет намного тише, милости просим, господин…

Меня козлиная бородка явно принимает за домашнего учителя или лакея молодого вельможи. Не чуя, что перед ним сам Сатана, он высокомерно роняет:

— Для сопровождающего комната горничной на третьем этаже рядом с туалетом.

Холодным тоном отказываюсь от предложения:

— У меня квартира в центре.

Сказать по чести, меблированная комната на окраине в гуще Гризинькалнских улочек, кипяток по утрам и вечерам, человечий смрад. Но квартира есть квартира.

Как только я поселил своего господина в апартаментах, мы спускаемся вниз, на five o’clock tea dance для элиты, время пять часов. Янису Вридрикису приспела охота собственным оком поглазеть на рижские сливки — недаром заведение Отто Шварца считается самым шикарным, самым роскошным, а также самым дорогим рестораном столицы, здесь устраивают вечера дипломаты, министры, депутаты, иногда международные преступники и аферисты — как-никак они тоже принадлежат к сливкам!

В дверях мы сталкиваемся с судовладельцем Цауной, его мадам и — о ужас! — дочерью Дайлой. Еще издали почтительно приветствую своего босса — потому как учу музыке его принцессу, два раза в неделю прилежно являюсь на уроки фортепьяно. И хотя Цауна платит всего лат за посещение, все же лучше, чем ничего, тем более что урок не урок, а сплошное кривлянье. Дайла ленива, болтлива, бездарна и страшна на рожу, настоящая каракатица. При этом втемяшила себе в голову, что я влюбился в нее: на уроках грибанится, строит рожи, куролесит, иной раз как вперится в глаза… Однажды даже обморок изобразила — свалилась мне на плечо. Я гляжу в оба и стерегусь, а то не успеешь оглянуться, как в самом деле околпачат. Владелец пароходства и толстосум, убедившись, что никто из богатых и более или менее нормальных молодых людей Дайлу в жены не возьмет, готов сочетать ее браком с любым шалбером, лишь бы сбыть с рук. Мадам Цауна частенько как бы ненароком приоткрывает дверь и бросает ласковые взгляды, видать, жаждет уличить меня в шалостях, чтобы затем впрячь как ломовую лошадь в свой дерьмовоз. Доселе ей это не удалось, и я зарабатываю свои латы да посмеиваюсь.

— Едрена вошь! (Цауна родом из деревни, поэтому в его восклицаниях столько смачных реалий.) Чего тут ищет штудиозус? — Он слегка окосел и, подняв палец, пропевает:

Марш за мой столик, дядя платит! Люблю штудентов! Пинкертон, что сегодня в программе?

— Саша Потоцкий и sisters Leones. У рояля Михалицкий, все, господин директор, — выпаливает заведующий залом, или, как он сам себя величает, мажордом.

Бакенбарды на манер Франца-Иосифа внушают почтение, он служит у Шварца уже тридцатый год. Цауна обращается ко мне:

— Что за кнехт с тобой? Если не прохвост, пускай идет с нами, едрена палка!

Представляю:

— Молодой любомудр и вежа, профессор химии, знаменитость, выдвинут на Нобелевскую премию…

— Ого!

— Притом еще писатель, основоположник кулинарного романтизма.

— Ты смотри!

— Альгимант Амбрерод, — говорит Янис Вридрикис и выпячивает грудь (ни дать ни взять лорд Байрон).

— Не родня ли вы тому Абендроту, который в опере трясется?

— К сожалению, нет…

«С виду иностранец», — определяют Дайла и маман.

Трампедах целует руку госпоже, элегантно кланяется кривляке, затем здоровается за руку с главой семейства.

— Вы давно в Риге? — осведомляется мадам.

Нет, он только что приехал из Сорбонны.

— Из Сорбонны… Знаю, знаю… это на Малайях, мои суда оттуда привозят бананы и ром.

— Папочка, то ведь Сурабайя! — ржет Дайла.

— Один хрен, Срабайя или Срабаня, мои суда едут туда, куда я им приказываю, едрена вошь! Обер, меню!

— Вы будете сидеть tête-à-tête, — распоряжается госпожа, — а рядом с Дайлой займет место господин Амбрерод.

Янис Вридрикис произвел на семейство Цауны потрясающее впечатление. Дайла едва выю не вывихивает таращась сбоку на орлиный нос Альгиманта и на брильянтовую булавку в шейном платке, — бесподобное зрелище!

Незаметной тенью подплывает официант и приносит меню. Семейка принимает решение заправиться поосновательней, пес с ним, с этим «фифоклоцком», гость и Сурабайи должен отведать истинно рижско-латышску стряпню.

Mockturtle Soup

Carpes bleues raifort

Jambon au Bourgogne

Dinde à la chipoletta

Compote Salade

Parfait Prince Pückler

Café

Да будет так!

Цауна не разумеет ни одного слова по-французски, заказывает наугад (не будет же он показывать мажордому, что ему невдомек, какое брашно выбрал!). Позже, когда выясняется, что первая подача — черепаховый суп, Цауна стервенеет и посылает за шеф-поваром. Велит дать ответ, в самом ли деле похлебка сварена из черепах, может, в нее добавили жаб или другой какой нечисти? Шеф-повар клянется, что суп сварен из чистопородных рептилий. Тут настает минута обнародовать свою эрудицию Янису Вридрикису, он поясняет Цауне:

— Черепаховый суп по правилам варят из одних только панцирей. Возьми оных желвецов и держи вверх ногами, покамест им сие не надоест и они не выскочат из своих черепов и не разбегутся кто куда. Ты за ними не гоняйся, а собери панцири, на коих остались ошметки буроватого тука, уклади в горшок, залей штофом крепкого говяжьего навара и полчаса томи. Время от времени впрысни туда соли по вкусу, малость эшалоту, имбиря, одну-две гвоздички да сними пену экстрашумовкой, затем пропусти сквозь цедильную бумагу и отсылай на стол.

Мадам аж в ладоши хлопнула: столь дельной учености от сурабайского профессора она не ожидала. Зато Цауна к еде больше не прикасался, что-то бурчал себе под нос, потом начал пить, сделался невыносимым и совсем задубел в грубости.

— Так твою перетак! Пей, Амбрерожа, нечего кочевряжиться. Знаешь, ты мне годишься в зятья, ты мустанг хоть куда!

Только что начались представления варьете, дивертисмент для элиты. За роялем Михалицкий, у этого малого — закваска Гершвина, пальцы — Орлова, редкий талант. Янис Вридрикис, затаив дыхание, ест глазами танцовщиц — сестер Леонес, те и впрямь бабенки львиной прыти, почти голые, в серебряных насисниках, в пятнистых фиговых листочках на тех местах, где им положено быть. Трампедах чувствует, как в плоти закипает некогда выпитое зелье, долженствующее приумножить мужскую силу, — бесподобный укудик, в мозгу начинает зудеть от проглоченных до завтрака мушек. А тут вступает Саша Потоцкий, он изображает Скарамуша — вертится как одурелая мушка.