Маргер Заринь - Фальшивый Фауст

«Может, этот тоже тяпнул укудика? — думает Трампедах. — Ну и распущенность, чтобы мне этак оголиться!»

Аплодисменты. Голыши исчезают, а в углу зала тем временем открывается изрезанная зигзагами па́волока. За ней сидят музыканты в белых шляпах с высокими тульями. На передниках большие черные буквы The Sawoy Band… Задыхаясь, сипит саксофон, в однообразном страстном ритме бьет банджо…

«Средь роз в саду у Сансуси-и…» Стройные дамы, упитанные господа черными пиявками льнут к обряженным в парчу талиям, элегантные ножки в туфельках на высоких каблуках, угар сигарного дыма, бегущие блики прожекторов всех цветов радуги — адская панорама!

— Едрена палка, Амбрерожа, чего ты не приглашаешь мою девчонку, ты хоть кумекаешь, сколько я ей даю в приданое? Миллион. Ми-лли-он! Миллион в придачу к этому цветочку.

Я вскакиваю и приглашаю Дайлу на танец. Почему бы не подержать в руках олицетворенный миллион, да еще в перекрученных чулках, а заодно не заступиться за Яниса Вридрикиса.

— Мой друг не умеет танцевать танго. Но, зная его прилежание и страсть к миллионам, ручаюсь, что через неделю он будет выкамаривать не только танго, но и кеквок, ламбетвок и чарльстон.

«Средь роз в саду у Сан-су-си-и…»

Дайла танцует, как ее учили на курсах Вахрамеева: сдержанно, на цыпочках, больше, правда, на моих, нежели на собственных, но я терплю, не каждому оттаптывают носки миллионы. Может, и мне что-нибудь да перепадет.

— Ваш друг — шипшанго! — говорит Дайла, не спуская глаз с Яниса Вридрикиса, за которого сейчас взялась мадам Цауна, придвинулась вплотную, расспрашивает.

— В следующее воскресенье непременно приезжайте к нам в гости, — говорит, танцуя, Дайла. — У папочки день рождения, я позабочусь, чтобы вас обоих пригласили. Торжества предполагается устраивать в Булдури на нашей даче. Будем кататься на яхте… Какое у него гладкое имя — Альгимант, мант, почти как манто. И до чего необыкновенно звучит: Амбрерод. Изумительно, похоже на изумруд. Вы можете угадать, сколько стоят мои изумруды? Столько же, сколько спортивная машина…

Перекашиваю глаза — я сражен.

Воздух насыщен хмельным духом, рябит, пьянит. Скулит танго. Янис Вридрикис как новорожденное дитя пялится на танцующие пары. Значит, вот какая эта «сладкая жизнь»! Он принял решение больше не медлить, а вкушать ее такими же глотками, какими глотает этот белый «шенкенбел» из Диркхейма урожая 1921 года. Янис Вридрикис не откажется ни от чего. Провались он потом в преисподнюю, в девятый круг геенны огненной, да превратись он хоть в шишигу или в не́кошного. Трампедах будет жить и хвалу возносить! Да чтобы он после этого прозябал мелкой букашкой в ничтожестве? Никогда! Его мысль погрузится в тайны природы, он станет новоявленным Гёте!

— Смотри-ка: Фредис! — танцуя, восклицает Дайла. — Идет сюда со своими телохранителями.

Фредис Цауна, главарь Национального клуба и известный на всю Ригу драчун и забияка, входит в сопровождении свиты. Он нисколько не похож на сестру: вымахал с коломенскую версту, хорош собой, упругий шаг. Его четверо спутников — такого же возраста дылды в серых рубашках, в черных беретах. Войдя, они снимают береты, а толстые палки, какие продаются в Сигулде для лазания по горам — настоящие палицы, — сдавать в гардероб отказываются. Это якобы их оружие, неотъемлемая часть униформы, которую носят члены Национального клуба.

— Как прикажете, господин Цауна, — говорит мажордом, и все четверо гуськом направляются в зал, Фредис впереди. Заметив отца с матерью, он издает вопль и опускается в мое кресло. Телохранители облепляют стол, мажордом, кланяясь, достает сиденья. Шипшанго!

Танец окончен, зажглись люстры. Веду Дайлу обратно к столику.

— Фред, то место, на котором ты сидишь, принадлежит этому господину. Убирайся, — приказывает брату Дайла, но тот, откинувшись в кресле, скалится и не думает трогать.

— Он это место купил? Скажи, Хайм, за сколько ты купил это местечко?

— Фу, Фред! Ты опять in kirsch — наклюкался, скляным-склянешенек, как бадья! — говорит Дайла и пытается отодвинуть брата в сторону.

Фредис, верно, порядком окосел, как и отец, но он ведает, что творит. Он может много пить и многое вынести. В Национальном клубе на улице Мартас сегодня состоялась встреча-сближение с соколами активных националистов, все скопом надрались, а под конец передрались, потому как не могли прийти к единогласию касательно кандидата на пост вселатышского лидера. Сперва возникла мысль о короле, почему бы латышам не иметь своего кёнига. Штельмахер во что бы то ни стало хотел подсунуть шведского графа Фалька Бернадота, Фредис, однако, настаивал, что кёниг должен принадлежать к кругам судовладельцев или торговцев латышского происхождения. Спичку к пороховой бочке поднес какой-то латгалец, потребовавший, чтобы герцогом города Резекне, центра латгальского края, назначили Трасуна, умеренного прогрессиста. Вот тут и началась потасовка, которая завершилась изгнанием штельмахерцев и латгальцев-автономистов из помещения собрания. Победу праздновали в Клубе домовладельцев на углу улицы Меркеля, но там вскоре отказались давать в долг, поэтому пришлось от правиться по трактирам, чтобы выяснить, где зашибает папочка. Обошли Большой Верманский, Малый Верманский, Янов погреб, Монастырский погреб.

Фредис настроен задиристо. Его сейчас хлебом не корми, дай поскандалить. Сидит в кресле и шипит:

— Пускай этот Каценэлленбоген убирается прочь.

— Постыдись, Фред! Это же господин Кристофер, — говорит мадам. — Наш учитель, молодой компанизитор.

— Не компанизитор, мамочка, а композитор, — поправляет Дайла.

— A-а! Скажи-ка ты мне, приятель, какая разница между композитором и компостом? — с деланным дружелюбием спрашивает Фредис, четверо телохранителей ухмыляются…

— Композитор — это я, вы, видимо, будете компост.

— Хо-хо! — ревут трабанты Фредиса, держась за стулья.

Подобные розыгрыши как раз во вкусе общества. У себя в клубе они целыми днями сидят, пьют пиво и изводят друг друга подначками. Когда сказать больше нечего, дают по роже, мирятся и начинают все сначала.

— Хо-хо! Фред! Досталось тебе! Этому палец в рот не клади, соображает…

Фредис тотчас освобождает кресло, находит другое, садится со мной рядом и дружески обнимает за плечо.

— Ты, шипшанго! Выпьем! Я тебя, приятель, принял за еврея. Ты немножко напоминаешь Хайма Каценэлленбогена из трумпельдорцев. Ну и драку мы затеяли после футбольного матча с «Маккаби»! Любо глядеть! Улица Виланде около «Униона» сплошь набита трумпельдорцами, а мы на них с флангов, ты бы видел, как я жахнул одного в бок. Вдруг откуда ни возьмись сзади появляется «саранча» с пипками. Напирают, понимаешь, а кое у кого в руках «тотшлагер» (с этими ножичками шутки плохи). Мы уже хотели дать деру, а тут прямо как с неба — немецкие юнкеры Concordia Rigensis с резиновыми стеками. Мы объединились и стали все вместе бить «саранчу». Является полиция, префект смотрит, ржет. Если б нам пришлось туго, они бы, конечно, их похватали. Вообще-то эти, «саранча» которые, вроде и не красные. Первого мая левые профсоюзники заперли их во дворе Народного дома, облаяли и побили камнями. «Саранча» потом выдала зачинщиков префектуре. Вот так у нас вылавливают коммунистов. Заваривают кашу и мешают до тех пор, пока всю красную пену не поснимают, хо-хо! Твой друг похож на американца. Вступайте-ка оба в Национальный клуб, мы устраиваем акции на итальянский манер. Послезавтра — поход безработных. Они попрутся по Матвеевской улице, а мы пойдем рядом и дадим кошачий концерт, учиним скандал и беспорядки, все это с ведома префекта…