Маргер Заринь - Фальшивый Фауст

— Ты так и сказал ей? — спрашивает Маргарита.

— Нет, только думал. Сказал бы, если б никого не было рядом.

— Ах ты лопоухий! — говорит Маргарита. Как котенок лапой, ударяет Кристофера рукавичкой по щеке. — Я знала, что ты будешь в салоне, иначе не пошла бы. Но то, что ты играл, меня убило… Ригдон Вильяма Бёрда, право, не заслужил, чтобы так над ним издевались, У тебя нет сердца, Кристофер! Это была не музыка, а злой кошмар. Почему ты добиваешься известности внешними трюками, манерностью?

— А серебряный пятилатовик?

— О, я тогда не соображала, что творю. Мне нужно было тебя унизить.

— Какая уж там манерность, то было отчаяние. Я думал, что потерял тебя…

— Да ты меня и не приобрел даже… Я предвижу трудные дни, если мы не возьмемся за ум.

— Маргарита, моя Маргарита! Я не хочу браться за ум.

— Может, продать шубу и пойти в служанки?

— Как ты можешь жить с этим выродком? Его душа и тело собраны из шурупчиков, как у робота.

— Молчи! Трампедах убежден, что я поеду с ним Германию. Но я решила — никогда. Клянусь тебе — никогда!

С закрытыми глазами Маргарита ищет губы Кристофера, целует, тихо повторяя:

— Никогда, никогда… Тебе трудно представить, какими они там стали. Это мой народ, но я его больше узнаю! Человеконенавистники, предатели — трудно описать, что я видела, что испытала. Уриан-Аурехан развратил всех, и Яниса Вридрикиса в том числе. Я решила в тот день, когда Трампедах соберется к отъезду, я убегу и спрячусь. Затем вернусь на бульвар Райниса и потребую свою комнату: считаюсь законной женой, у меня ведь должны быть какие-то права, господин импресарио?

— Женой?

— Да. На прошлой неделе я заставила Трампедаха официально зарегистрироваться.

— Маргарита! Значит, пойдешь обратно на бульвар Райниса? Обратно?

— Куда мне еще идти? Он мой благодетель и муж.

— Муж! Про этого мужа я мог бы тебе рассказа такие чудеса…

— Молчи! — говорит Маргарита. — Спи спокойно, буду думать о тебе. Янис Вридрикис целыми днями работает в своем кабинете, там и ночует. Я принадлежу тебе, лопоухий!

Кристофер вглядывается в потемневшие глаза госпожи, ему становится бесконечно грустно… Так это и есть то самое счастье?!

— Я принадлежу только тебе, медвежье ухо, но я не в состоянии отказаться от удобств. Мои легкие как сито: сколько я протяну? Год-два? Дай мне хотя бы это времечко прожить беззаботно. Я убеждена, что Янис Вридрикис будет поддерживать меня, если даже я наперекор его воле останусь в Риге. Этот человек болезненно ко мне привязан, и я этим воспользуюсь…

— Бог ты мой, что ты за женщина, Маргарита? — побледнев, говорит Кристофер.

— Я беспутница, которая вынырнула из пучины и больше не хочет туда возвращаться.

— У меня есть комната на улице Акас, мы там могли бы довольно сносно устроиться, — умоляет Кристофер. — Это же невыносимо!

— Я видела тебя голодного, в зеленых носках и стоптанных башмаках, когда ты пришел в мой дом. Я сказала себе: берегись! От него веет бедой!

— Значит, ты меня не любишь, только жалеешь…

— Люблю! Если бы жалела, то оставила бы тебя сегодня с черноволосой скрипачкой. Она так прекрасна! Боже, я подумала, как они хороши вместе, какие они молодые и счастливые! Зара — одаренная, цветущая и здоровая, ты — гениален! Какие у вас были бы умные и красивые дети!

— Я хочу только тебя, тебя! — кричит Кристофер и душит Маргариту в объятиях, поднимает, как ребенка, под мышки и бросает в сугроб, поднимает и бросает. Маргарите приходит в голову, что лопоухий тронулся в уме, и она говорит: «Хватит, довольно!» А когда это не помогает, срывает с него шапку и забрасывает далеко в снег. Пока медвежье ухо ее ищет, Маргарита уже повернула вспять и шагает по берегу в обратную сторону.

На противоположном краю белого простора мигают сотни огоньков, а небо усеяно большими и маленькими заездами, не поймешь, почему их так много. Вполне хватило бы двух, тех, которые должны принести счастье, говорят ведь — каждый человек рождается под своей звездой. Сейчас они молча возвращаются назад, на простор выскочил студеный ветер, треплет макушки сосен, иней прозрачными клубами катится по воздуху, оседая на плечи, на ресницы.

Они поймали последний идущий к центру трамвай. Окраинными улицами Кристофер вывел госпожу к бульвару, а сам, взволнованный и несчастный, еще долго бродил по заснеженной Риге. Маргарита показалась и скрылась. Как легко она с ним рассталась: спокойной ночи и так далее… Мой муж еще не спит, он ждет… Уходи побыстрей, держись ближе к стене: из окна видно, будь осторожен…

«Будь осторожен!» Маргарита заботится о том, чтобы Янис Вридрикис не заметил, с кем она провела вечер, — с горечью думает Кристофер, и в уголках его губ залегает кривая улыбка. — Муж!»

Этому мужу уже за восемьдесят.

— Гомункул! — Марлов разражается смехом. — Созданный мною гомункул! Я мог бы все рассказать Маргарите, но что бы это дало? У гомункула апартаменты и деньги, в холодную погоду нужна шуба, нужны дорогие сафьяновые сапожки, о Господи, в них еще краше выглядят ее прекрасные лодыжки и округлые икры.

Но, придя домой, Кристофер все забывает, его охватывает неистовая радость: он вспоминает теплые, немножко выпяченные вперед губы Маргариты, ее тело, да, даже выпуклость грудей. Он, правда, ощутил их через пушистую шубу, но от одного воспоминания в голову ударяет жар. В это мгновение Маргарита принадлежала ему, ему одному… Еще несколько часов назад руки Кристофер обнимали ее, пальцы гладили лоб, щеки, глаза… Еще пахнет ею ладонь. «Это запах Маргариты, — говорит юноша и касается губами своей ладони. — ее аромат… Эх брат, пропала твоя головушка!»

И Кристофер бежит посредине ночи на бульвар Райниса, прячется за дерево и смотрит вверх на окно Маргариты. Окно темно, темны все окна на той стороне. Маргарита спит. «Спи, моя хорошая, моя святая! Я люблю тебя!

А в третьей комнате за коридором, где кабинет Трампедаха, иссохший гомункул натирает спину гексаметилэнтетраминовой мазью. В свете тусклой лампы виден его злобный перекошенный лик. Гомункул читает молитву.

— Всемогущая ночь! Ты, что с маковыми лепесткам в лилейной рученьке… Накажи, о, накажи! Она возвращается в полночь, и каждый раз ее провожает какой-нибудь блудодей, она приказывает ему держаться поплотней к стене, дабы я не мог увидеть. На меня находит безумство, а она запирается в своей комнате, не открывает на мой стук, не отвечает на мольбу. Клянусь Фрейей и Фрикой, я сойду с ума. Ночь с маковыми лепестками! Уж лучше пусть она принимает их здесь, а я буду подглядывать в замочную скважину…

Но бульвар был пуст, точно вымерший, близился третий час, черт, обернувшись ветром, выл под замерзшим ветвями лип, плакал дурным голосом, еще немного и он тоже стал бы молиться.