Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

Сквозь разрывы в тучах мы устремляемся прямо в небесную синеву. «Аист» щелкает клювом и отряхивает белые крылья — на них начинают появляться капли росы. Я бросаю взгляд на свои руки: они почернели от порохового дыма. Сегодня мы ухлопали шестерых полулюдей-полудемонов. Но ведь руки можно отмыть в чистом умывальнике облаков. Я поднимаю кисти рук над фюзеляжем. Журчат крохотные ручейки, струйки текут между пальцами, смывают вещественные доказательства. Крови нет, одна только грязь.

— Лежи, любимая, единственная! Теперь ты можешь успокоиться: мы еще поживем! А ведь я тогда упрашивал: не уезжай в Готенхафен. Вот тебе и господин Зингер! Он-то знал, что твоя больная мать — еврейка. Оттого ты и не позволяла мне познакомиться с нею и навестить вас в Чиекуркалне, теперь мне это ясно… Не таись ты от меня, я бы помог… Как только ты уехала, эсэсовцы увели твою мать в гетто, а потом отправили в Румбулу. Издевались над так, что старая ведьма так долго пряталась. Вот тебе и господин Зингер! Наверняка он вначале обещал помочь. Но когда ты дала ему по уху и плюнула в глаза, он в Готенхафене обнаружил вдруг, что ты тоже не арийка, и велел отправить тебя в Штутгоф.

Видишь, я стал ясновидцем. Во сне я постигаю все. Вот только не понимаю, как ты могла бросить в Чиекуркалне свою больную мать и уехать в Готенхафен? И как ты могла отказаться от меня и нашей любви? Не понимаю, не понимаю. Ну да ладно, что было, то было… Смотри, там внизу Калниенский парк и городище земгалов. Эти места освобождены уже в июле, мы можем спокойно приземлиться там.

Только теперь я с ужасом понимаю, что не умею посадить самолет. О, черт, как же это делается? За какой рычаг надо браться? С какой скоростью надо садиться? По ветру? Против ветра? Да и видимость не ахти какая, как и положено во сне… Я кручу штурвал, выписываю петли и виражи, но никак не могу добраться до земли. Боже ты мой, какой кошмар! Мотор начинает чихать. А если он заглохнет, что тогда?

— Любимая, единственная! Не волнуйся, — успокаиваю я Лиану, хотя сам внутренне дрожу, — здесь должна быть какая-то ручка.

Наудачу тяну регистровую палочку. Это, наверное, мануалкопель октавы органных труб. Мотор начинает реветь как organo pleno — всем органом. «Аист» наклоняется и пикирует прямо к земле. Стоп!

Я вдвинул обратно регистровую палочку, когда мы уже чуть было не врезались носом в пашню, но в последнее мгновение «аист» взмывает вверх и ныряет в облако.

— Я ничего не вижу, любимая, единственная! — вырывается у меня жалобный крик. — Где верх, где низ?

Теперь я наудачу тяну другую рукоятку. Шестнадцатифутовый бас. Бурдон. Голос органа. Опять то же самое: крутое падение, в последний миг резкий вираж и снова мы в облаках, в которых нет ни разрывов, ни даже малейшего просвета. Я весь потный, по спине бегут мурашки, ноги онемели. Безостановочное движение, perpetuum mobile: нос книзу, хвост кверху; хвост книзу, нос кверху. У меня кружится голова, голова кружится! Вираж, мираж, турбуленция.

Внезапно с небес раздается глас божий:

— Подъем, живо!

Я просыпаюсь от окрика шарфюрера. Я лежу в палатке между Ральфом Келлером и Иогеном Штольцем. Все трое мы мгновенно вскакиваем и становимся в строй. Командует Гейнц Никель:

— Слона можно выдрессировать так, чтобы на проволоке танцевал, а я тебя не научу в штаны …! — орет он, глядя на меня. — Прямо стоять, Schwanz! Хватит спать и грезить. Вокруг плаца, марш! Бегом!

После происшествия в Бебербекском лесу начались допросы и расследования. Ральф Келлер утверждал, что тромбонист собирался сбежать. Шарфюрер с этим не согласился и объяснения Келлера отверг. Он сам видел, как музыкант спокойно стоял на опушке. Ральф без видимой причины стал стрелять в него. («Уж если бы собирались сбежать, так сбежали бы все пятеро», — правильно и логично утверждал следователь).

Музыкантов допрашивали по одному. Все они утверждали, что тромбонист вышел справить большую нужду. Что он хотел добраться до кустиков. Ведь это же стыд и позор — гадить на полигоне, предназначенном для оборонительных боев. («Это верно! Ваш тромбонист поступил как порядочный человек», — согласился следователь.) Ральфа Келлера наказали недельным арестом, а матери музыканта сообщили, что ее сын скоропостижно скончался и с воинскими почестями похоронен на Бабитском кладбище.

Похороны действительно прошли торжественно и с отданием воинских почестей. Впервые собрался вместе и играл объединенный образцовый оркестр — двадцать семь закаленных военных музыкантов с виолончелистом, бившим в барабан. Состоял это оркестр из четырех работников Аполло Новуса и двадцати трех баварцев. По соображениям военного и расового порядка совместная работа этих двух групп не допускалась: баварцы и рижане музицировали отдельно. Немецкая группа была укомплектована из членов гимнастических и пожарных обществ, они умели играть австрийские польки, вальсы Ланнера, тирольские лендлеры и мюнхенские пивные марши, поэтому были нарасхват — для похорон, солдатских балов и праздников в честь вождя. И напротив, лирический ансамбль Аполло Новуса представлял более интимные жанры. Он состоял из саксофона in Es, трубы in B, валторна in F, безвременно ушедшего тромбониста in С и рояля, настроенного in H. Виолончелист был то пианистом, то барабанщиком, струнная музыка в вермахте не ценилась. Репертуар считался весьма современным и чрезвычайно изысканным:

начинали с Lily Marlen,

кончали Unter einem Regenschirm am Abend,

посередке: Blutrote Rosen

Ramona

Es war einmal ein Musikus

Was macht Herr Mayer am Himalaya?

По требованию исполняли «Марш тореадоров» из George Bizet.

Великолепное меню для музыкальных гурманов. — С таким репертуаром не стыдно выступать в самом лучшем обществе, — радовался труппенфюрер и порекомендовал ансамбль полковому командиру.

Так они попали в офицерский клуб на Алтонавской.

В военных условиях музыканты обязаны выполнять и особые боевые задания. Пятерых театральных работников обучали рытью окопов, а немецкую группу — подрывному делу. Целыми днями они тренировались в поселке Буллю, круша динамитом и ручными гранатами старые дачи и проржавевшие понтоны.

Довольно молодой немец из команды подрывников как-то подошел к Каспару, представился (его зовут — Рихард Матус) и попросился на место умершего тромбониста. Родился он в Бауске, учился в Каунасе и там же играл на втором тромбоне в театре оперетты. Если Каспар не возражает, то Рихард Матус сам поговорит об этом с труппенфюрером. Каспар не знал, как быть, но старая лиса — труппенфюрер — оказался тут как тут и сразу же согласился.

— Он будет моими глазами и ушами в этой ненемецкой банде, — обрадовался ярый ненавистник латышей (л е т т о ф о б).