Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

Перрон станции Засулаук до отказа забит гитлеровскими частями. По каким-то причинам эти части задержались и отстали. Поредевшие и растрепанные в арьергардных боях. Измотанные… Отряды перемешались. Среди них толкались одиночки, потерявшие свою часть. Порядка никакого. Железнодорожные жандармы сбежали на предыдущем поезде. А в Засулауке и Агенскалне уже появились группы вооруженных рабочих. «Большевистская пятая колонна», как утверждает комендант станции, пехотный полковник. В окрестностях очень неспокойно, надо быть начеку.

Чтобы хоть как-то упорядочить отступление, комендант станции только что получил новый приказ: «Особую часть СС и образцовый оркестр, которые прибудут из Бабите, задержать. Зондеркоманда должна прикрыть эвакуацию, после чего отступить в направлении Булдури — Лиелупе».

— Что? — кричит труппенфюрер. — У меня есть приказ эвакуироваться эшелоном в восемнадцать пятнадцать. Heil Hitler!

— А вот другой приказ! — говорит комендант станции и показывает телеграмму. Черным по белому: зондеркоманду задержать. Heil Hitler!

— Вы дадите стрекача, а мы тут жизнью рискуй! Не пройдет! У меня есть приказ эвакуироваться, и я эвакуируюсь. Heil Hitler!

— А я врежу по твоей вспухшей морде, Schwanz! — кричит выведенный из себя полковник. — Я прикажу повесить тебя за невыполнение приказа, heil Hitler!

Долго еще обменивались они хайлями и гитлерами, выкрикивая осточертевшее приветствие с самыми различными и неожиданными интонациями, выхватывали из кобур свои пистолеты, тыкали ими в лицо друг другу, но ничего не помогало. Наконец вмешался какой-то угрюмый офицер гестапо, и духовой оркестр во главе с труппенфюрером был просто-напросто вытолкан с перрона и загнан в редкие насаждения возле Калнциемской улицы. За насаждениями начинались густые кусты сирени, а еще дальше — яблоневый сад, окруженный покосившимся дощатым забором.

Комендант понимал: эшелон все равно не сможет захватить всех. Большая часть должна будет остаться здесь и пешим ходом вырываться из окружения: большевики уже были в Вецмилгрависе и переправлялись через Даугаву возле Болдераи.

Труппенфюрер перемигнулся с Гейнцем Никелем, они были не лыком шиты! Остаться в Засулауке означало плен, следовательно — верную смерть. На совести каждого из них по меньшей мере полсотни жизней. Свидетелей более чем достаточно, а ликвидировать их уже невозможно. Единственный выход — игнорировать приказ, бросить музыкантов на произвол судьбы. А уж потом как-то и выкрутиться можно, ведь труппенфюрер — член партии с тысяча девятьсот двадцать седьмого года, стало быть семнадцать лет партстажа. Какое-то время в Мюнхене он даже самому вождю сапоги надраивал (когда работал лакеем в гостинице «Stachus»), неужто это не примут во внимание!

Труппенфюрер собрал свою команду и приказал:

— Как только задним ходом подойдет состав, то, еще до того как он остановится, — все за мной в последний вагон! Двери перекрыть! Первым на штурм пойду я, следующим — Гейнц Никель. За вождя, за родину! Жизни своей не пожалеем — ура!

— Ура! — закричали рижане, и лица у них просветлели.

Состав приближается быстро (чтобы никто не мог преждевременно вскочить в вагон). Труппенфюрер и шарфюрер уже приготовились к прыжку пантеры. Баварцы, тяжело дыша, проталкиваются вперед, а рижане — назад… Когда последний вагон подкатывает к насаждениям, зондеркоманда бросается на штурм. Начинается невообразимая суматоха (четверо музыкантов Аполло Новуса уже находятся в кустах сирени). Валторнист вытащил из гранаты предохранитель и пальцем придерживает скобу. Он собирается бросить эту штуку в дверь вагона.

— За тромбониста! — говорит валторнист. В глазах у него звериная злоба.

— Подожди, сумасшедший! — пытается остановить его кларнетист. — Не поднимай шума. Они нас обнаружат и схватят. Подожди хоть, пока мы перемахнем через забор.

В дверях вагона сапер огромного роста из организации «Todt», схватив труппенфюрера за горло, бьет его по голове каким-то предметом. Пальцы Гейнца Никеля судорожно уцепились за косяк двери товарного вагона. Чтобы протиснуться внутрь, Гельмут Деллер пинает его в живот. Гейнц вопит.

— Нечего ждать, бежим! — торопит виолончелист.

Каспар еще успевает оглянуться и видит, что лицо труппенфюрера сплошь в крови. Потом, вместе с Гейнцем Никелем, труппенфюрера выталкивают из вагона, валят на землю и бьют ногами.

В мглистой полутьме музыканты разбежались в разные стороны. Только валторнист не знает, что ему делать: он выдернул кольцо и пальцем придерживает скобу гранаты. И нет у него другого выхода, как только бросить эту гранату. И вот он замахивается, бросает и пускается наутек… Граната ударяется о ветку, тут же падает на землю, мгновение спустя раздается оглушительный взрыв.

— Партизаны! — кричит станционный комендант. — Огонь по зарослям сирени!

Сутолока и шум возле вагонов становятся еще сильнее. С головных вагонов и с крыши станции пулеметы посылают непрерывные очереди трассирующими пулями в сторону сиреневых кустов. Среди мелких веток порхают светлячки, сирень укутана синеватым дымом, почти как ранней весной. Если б еще и луна светила…

Гудок. Паровоз зашипел, и вагоны, загремев железными крюками сцепки, пришли в движение. Вдоль путей с криками и воплями мечутся серо-зеленые фигуры усталых людей. Они пытаются взобраться на буфера, уцепиться за поручни; кого-то раздавливает, кого-то перерезает пополам. Национал-социалистская военная машина неумолимо и неудержимо катится обратно, туда, откуда она явилась.

— Господи, земля твоя горит у меня под ногами! — нервно твердит угрюмый гестаповский офицер, подняв голову и наблюдая за русскими самолетами. Он сидит в паровозной будке рядом с машинистом, потому что руководящая роль гитлеровской партии должна проявляться в любом начинании (эшелон он велел подать, чтобы уехать самому). В мирное время этот человек был поэт… Теперь он навеки покидает свой родной город Ригу, потому что под его коваными сапогами горит земля.

Каспар перелезал через садовую ограду, когда тут же рядом, в кустах оглушительно разорвалась граната. В деревянном заборе осколок пробил основательную дыру. Трубач возблагодарил судьбу, что находился в это время двумя шагами левее. Сумасшедший валторнист! Ведь он же поднял на ноги весь Засулаук!

«Кого же мне теперь опасаться больше? — пробегая мимо фабрики «Рита», думает Каспар. — Драпающих гитлеровцев или вооруженных рабочих? Гитлеровцы сразу поймут, что этот эсэсовец дезертировал и бежит к красным; а красные, увидев эсэсовца, тут же решат, что клопа надо давить, а следовательно, возьмут и раздавят…» Каспар срывает фуражку с кокардой, изображающей череп и кости, стаскивает мундир и, как попало, забрасывает его в какой-то мусорный ящик на Маргаритской улице. Теперь он остается только в рубашке, армейских брюках и сапогах. Вид у него совершенно мирный. Оружия нет. В руках футляр от трубы, а в футляре — граната. На всякий случай есть и еще одна — в кармане. Он гол и нищ. Зато вооружен до зубов. Это придает музыканту смелости, и через Агенскальские сосны он уже не бежит, а идет: медленно и осторожно, оглядывая окрестности, принюхиваясь…