Михаил Новорусский - Записки Шлиссельбуржца

Должно быть, одним из проявлений этой эмоции нежности было разведение кроликов, которое предшествовало куроводству. Эти невинные и совершенно бесполезные у нас создания пользовались почти у всех нас особым расположением, главным образом потому, что у них постоянно рождались новые выводки, которые служили объектом няньченья и, может быть, заменяли собак и кошек, этих неизбежных спутников у старых холостяков и дев. Подобный антропоморфизм заходил так далеко, что кроличье мясо не только не поступало к нам в кухню, но и те немногие из нас, кто дерзал таким образом сокращать естественное перепроизводство кроличьей породы, слыли не иначе, как за людоедов. К цыплятам такой нежности уже не питали, и молодые выводки, достаточно подкормленные, поступали к именинному столу. Но на их мясо посягали далеко не все.

Мысль о наиболее рациональном опыте инкубации все же не была заброшена мною. И так как в птицеводной и проч. литературе (например, в журнале "Хозяин") я начитался сведений о надлежащем устройстве аппаратов, то я переделал еще раз свой инкубатор, принявши во внимание все удобства и предосторожности, которые мог осуществить при своих ограниченных средствах. Даже керосиновую лампу из жести я спаял сам. Инкубационный ящик я прокрасил несколько раз масляной краской и придал ему вековую прочность. Но, увы, ни разу мне не пришлось испытать его в действии, так как всякое куроводство тогда же было пресечено в корне.

Уезжая из Шлиссельбурга, я подарил этот прибор священнику (давно уже покойному) и теперь не знаю, куда он делся, и вспоминаю о нем с сожалением.

Исключительный эпизод.

"В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений".

Пушкин.

I.

В 1897 г. мы впервые узнали о том, что в Петербурге существует Подвижной Музей учебных пособий, основанный еще в 1894 г. Где-то в журнале, уж не припомню каком, попалась краткая заметка о нем и о характере его деятельности. Обративши на него внимание, я сообщил некоторым из товарищей мысль о том, что его коллекциями могли бы воспользоваться и мы.

Незадолго пред этим департамент запретил нам получать книги из общественной библиотеки Иванова, на пользование которою полковник Гангарт вначале охотно согласился. Можно было надеяться, по духу времени, что на пользование коллекциями взглянут не так строго. Мы решили (кажется, Вера Ник., Н. А. Морозов и я) позвать Гангарта и предложить на его усмотрение нашу идею.

Тот сразу же и охотно согласился, так охотно, что я даже удивился. Обыкновенно в подобных случаях все же приходилось поторговаться с ними. Здесь же предстояло новшество, из которого "как бы чего-нибудь не вышло"! Но тогда у нас высоко стояло имя "науки", и Гангарт считал себя меценатом ее. Он сам предложил в качестве посредника для сношений с Музеем доктора Н. С. Безроднова и простодушно сознался, что сам он в этих вещах профан и поэтому не может вести дело лично.

Это было нам как раз на руку. Доктор этот еще недавно поступил к нам, и мы знали только, что он добродушный малый. Взялся он за этот нелегкий труд охотно и вскоре же доставил нам по нашему заказу первую коллекцию по минералогии.

Таково было скромное начало. Приступая к нему, мы еще не предвидели, как далеко мы пойдем по пути знакомства с этим Музеем, и тем более не мечтали о сотрудничестве в нем. За минералогией последовали палеонтология, затем геология и петрография, кристаллография, физика, технология, ботаника, зоология и даже география.

Понятно, теперь я не в силах перечислить и половины тех коллекций по названным отраслям знания, которые перебывали у нас. Доктор там записался членом Музея, брал коллекции тогда, когда приезжал в Петербург по своим делам, и, возвращая их при следующей подобной же поездке туда, обменивал там на новые.

Иногда мы абонировались прямо на целую науку, напр., физику, зоологию, и тогда доктору выдавали в Музее по своему усмотрению то, что было свободно и наиболее удобно для перевозки за 60 верст. Иногда же делали разовые заказы на ту или другую определенную коллекцию или вещь.

Плату за пользование коллекциями мы вносили из тех денег, которые были ассигнованы нам на книжные расходы. А чего стоил провоз и доставка, мы не могли судить и только догадывались, что нашему услужливому доктору приходилось здесь нередко обращаться к собственному карману. Сам же он, при малейших намеках на какие-нибудь расходы с его стороны, конфузливо уклонялся от разговора и говорил, что это совершенные пустяки.

II.

Когда мы обращались в Музей впервые, мы думали, что наши сношения с ним будут только односторонними, т. е. мы будем пользоваться готовым, что там есть.

Но Музей еще организовывался и был тогда крайне беден. Многие коллекции, очевидно подаренные, были очень убоги и, так сказать, сами напрашивались на ремонт. Первый обратил на это внимание Н. А. Морозов и начал делать ящики для палеонтологических образцов, приводя их в систему.

Я же лично тогда еще не воображал, что здесь открывается при нашей праздности самое благодарное поприще для приложения к полезному и живому делу наших разнообразных талантов и навыков, которые уже приобретены были во многих мастерствах. Притом же, благодаря тому образованию, которое я получил и которое не давало самых насущных элементарных сведений из области естествоведения,-- я и не дерзал приступать к труду, для которого требуется более или менее серьезная подготовка.

Поэтому я очень смутился, когда в один прекрасный день доктор зашел ко мне и сообщил, что в Музее предлагают взять у них большой запас засушенных растений, привести их в порядок и сделать из них несколько школьных гербариев. К счастию, у нас был И. Д. Лукашевич, хорошо знакомый с ботанической систематикой, который знал на память много растений нашей флоры. Имея это в виду, я дал доктору согласие и примерно через неделю получил огромный пук засушенных растений. Большинство их лежало в бумаге без всякого порядка, и весьма многие не были определены вовсе.

Мы засели с Лукашевичем на несколько дней в пустой камере и разобрали этот материал прежде всего по семействам. А затем Лукашевич взялся определять (по Постелю) те, которые были в удобоопределяемом виде. Этот запас был, можно сказать, основным ботаническим фондом для разных будущих гербариев.

Понятно, когда дело у нас наладилось, мы начали сами сушить растения, и не только те, которые росли в пределах наших владений, но и те, которые, по нашей просьбе, приносили нам унтера после своих охотничьих и др. экскурсий. Делали это они иногда из любезности, чаще же за какое-нибудь вознаграждение трудом или натурой.