Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

Эта тайна вот какая: миром, людьми и богами владеет страх, а тот, кто владеет страхом, владеет всем, что невозможно и представить себе. Жизнь стоит положить на то, чтобы завладеть всеми страхами, потому что все люди рабы страхов, и владение страхами есть владение людьми. Можно держать людей в тюрьмах, пытать и казнить, но не владеть их страхами, так что казни, пытки и каторга будут просто физическими упражнениями. Значит, истинными владельцами и распорядителями страхов следует считать тех, кто переносит их, словно инфекционную болезнь, от уже заразившихся к еще здоровым. Эти люди – вирусы страхов, а шанс выжить в вирусной пандемии единственный: стать вирусом.

Стать вирусом.

Он решился.

И положил жизнь на то, чтобы стать вирусом,

и закрепиться среди вирусов,

и выйти среди вирусов в самые главные и страшные, непобедимые, разносящие неизлечимые болезни.

Все удалось. Страхи.

Сбылось по сказанному. Он хотел сидеть за столиком популярного кафе, чтобы к нему подходили с почтительными приветствиями приличные люди и чтобы собака дремала под его стулом, то есть чтобы он был, в соответствии с пошлым присловьем, широко известен в узких кругах.

Так и случилось, все стало, как мечтал и даже с превышением, только вместо собаки, дремлющей под стулом, примостилась и спала на коленях кошка. К тому же кафе было парижским, поскольку в московские с кошками все еще не пускали. Пришлось довольствоваться бедняге арабским захолустьем на Сене вместо нашей мировой столицы и Café de la Paix – вместо ЦДЛа. С этого места все более отчетливый оттенок безумия.

Рассвет был уже полон пролезшим под веки суицидным серым. Он полулежал в плетеном кресле-качалке, ввиду возраста перекосившемся и потому не способном к качанию, а Спилберг-Аллен свернулся пельмениной на узкой тахте, укрытый клетчатым байковым одеялом. Глаза обоих были закрыты, и если б не тихий, словно предсмертный бред, разговор, они казались бы спящими.

– В общем, – закончил фразу Спилберг-Аллен, – надо бы тебя в «Совстрах» устроить. Есть там один мой старый знакомый, агентом, кажется, работает. А у меня когда-то мастерская была рядом с их страхакадемией, ребята приходили выпить, он – чаще других…

Этот агент, сделавшийся, конечно, уже старшим аналитиком, оказался неплохим парнем, закомплексованным, но добрым. Устроил недавнего знакомого по просьбе Спилберга-Аллена (давно им оставленного в буйной молодости и забытого) в «Росстрах» (тогда «Совстрах») средним аналитиком, хотя всем известное правило состояло в полной невозможности такого устройства. Ты его порекомендуешь, несмотря на беспартийность и пятый пункт, а он возьми да по израильской визе с целью воссоединения семьи… Но в группу общего анализа идти никто не хотел, бесперспективно. Вот его, черт знает кого с улицы, и взяли…

В ближайшие сто лет имеет смысл предлагать людям только страх. За страх они будут миллионы платить, памятники будут ставить. Текст должен внушать это.

Ну, памятник – не первой необходимости вещь, но и более практичные были доступны производителям страха. Хотя Игорь Матвеевич С. пришел в контору на излете ее могущества, в стране все еще не существовало чего-либо, что он хотел, но не мог получить. Он лез вон из кожи, и вылез, и стал одним из монстров «Росстраха», и зарабатывал один столько, сколько приличная группа в полном составе, и вот теперь сидел в стекляшке на окраине, пил неописуемо мерзкий коньяк и старался не думать о том, что придвигалось, стреляя сразу во все стороны адским пламенем.

И ни на мгновение не вспомнил ее.

Тоска – стоило утратить на минуту контроль – пролезала во все углы, пряталась под подушкой, стягивала голову, словно бочку обручами. Тоска делала жизнь невыносимой, но именно невыносимая жизнь оказалась самой эффективной, если можно так оценивать жизнь.

Главное из правил, которым он теперь следовал, не замечая, что следует им, – он твердо решил никогда не спорить ни о чем и ни с кем. Он соглашался с любым утверждением, принимал любое предложение, и те, кто с ним имел дело, прекрасно понимали, что он все врет, абсолютно все, но им было лень не верить ему.

Этого оказалось достаточно, чтобы сделать карьеру. Прежде всего считался хорошим парнем, а потом, хотя звезд с неба не хватал – по невысказанному, но общему мнению, точнее не хватал последнюю, самую важную, решающую звезду, – считался и способным.

И вот, когда карьера была уже сделана, скромная, но зато не постыдная, в ней обнаружилось много неприятного и даже отвратительного. С ужасом он повторял про себя: «А если б настоящую сделал… В петлю, только в петлю!» Так он относился к неизбежным жизненным компромиссам. И не то что был таким уж совестливым, а просто понимал, что «скромная, но не постыдная» была бы обязательно постыдной… В общем, гордо отрекался от успехов, которых не было.

Начальники бывают со стороны начальников и со стороны подчиненных. Те, что со стороны начальников, постепенно сами становятся все б ольшими начальниками. Те, что от подчиненных, при первом же сомнительном случае срываются, слетают в свою компанию – в подчиненные. Первые не проявляют ни малейшего понимания и, тем более, сочувствия по отношению к мающимся на плацу подчиненным. Мотаются под ветром фонари над ледяными военнослужащими. Щиплются и горят в сырых валенках ноги и руки. КРУ-У-ГОМ! Опять первые стали последними и въехали в арьергард…

Итак, никаких критик! Пусть радуются хотя бы тому, что возможно.

Итак, не продолжаю, нет нужды. Вцеплюсь, удержусь из последних сил. В конце концов, столько лет внушая страх другим, ты не мог уберечься.

Встать, умыться, привести в порядок себя – и в контору.

Нет ничего, кроме конторы.

И я буду служить в конторе, конторе и для конторы.

Вот о чем то, что вы уже прочитали.

Ну, и хватит.

Жил-был старый человек мужского пола, то есть старик.

Ему было уже столько лет, сколько было Сталину, когда тот умер или погиб, тайно убитый товарищами.

Мы тут Сталина приплели неизвестно зачем, вернее вот зачем: без него теперь ничего не обходится – ни телевизионные передачи, кроме тех, которые про еду, ни… ну, собственно, опять же телепередачи и, пожалуй, интернет. А кроме телевизора и интернета, как известно, ничего нет в мире. Так что без Сталина не обойдешься, вот мы и решили в первых строках от него отделаться. А дальше никакого Сталина не будет.

Да, старик.

Собственно, мы однажды уже писали про старика. Точнее, не однажды, а по крайней мере дважды. Даже черт его знает, сколько раз. Но из этого не следует, что больше про старика писать не следует…