Джей Макинерни - Яркие огни, большой город

— Да как вам сказать...

— Хм-м.— Он стряхивает конец и застегивает штаны. — У двери он поворачивается и окидывает тебя строгим взглядом.— Читайте Хэзлитта 42 42 Уильям Хэзлитт (1778—1830) — английский критик и публицист. ,— говорит он,— Мой вам совет. Читайте Хэзлитта и пишите каждый день до завтрака.

Совет на всю жизнь. Ты в свою очередь мог бы посоветовать ему стряхнуть еще разок-другой, если он хочет вернуться в кабинет в сухих штанах.

Направляешься к лифту. Какой-то тролль, которого ты никогда раньше не видел, высовывает башку из двери кабинета и тут же ныряет обратно. Завернув за угол, едва не сталкиваешься с бегущим вниз Призраком.

Призрак вскидывает голову набок, пялясь на тебя и хлопая глазами. Ты говоришь «добрый день» и называешь себя.

— Да,— говорит он, словно знает, кто ты такой. Он любит создавать впечатление, будто в его затворничестве есть свое преимущество, будто он ведает больше, чем можно было бы ожидать. Прежде ты лишь однажды видел этого человека, ставшего живой легендой. Он работает над единственной статьей уже семь лет.

Ты извиняешься и проскальзываешь мимо. Призрак же, словно на колесах, беззвучно исчезает. Улизнуть тебе удалось без приключений. Твой пиджак остается в отделе как своего рода залог.

Теплый, влажный день. Весна. Конец апреля или начало мая. Аманда уехала в январе. В то утро, когда она звонила, на земле белым покровом лежал снег — к полудню он стал серым и грязным, а затем растаял и исчез под решетками сточных труб. Потом позвонил цветочник (ты заказал ему букет к ее возвращению). Когда тебя предают, все начинает казаться смешным и символичным.

Заскакиваешь в бар на Сорок четвертой улице. Это вполне приятное ирландское заведение без названия. Здесь никто ни о чем не думает, кроме выпивки и спорта. На большом видеоэкране в дальнем углу длинного, обшитого деревом зала показывают какие-то соревнования. Садишься на табурет и заказываешь пиво, затем обращаешь внимание на экран. Баскетбол. Ты не представлял себе, что в это время года баскетбольный сезон уже в разгаре. Мяч носится туда-сюда, и это тебе нравится. Это успокаивает нервы. Сидящий рядом парень поворачивается и говорит:

— Козлы! Долбозвоны гребаные! Совсем защищаться не умеют.

Ты киваешь головой и пьешь пиво. Он вроде бы чего-то ожидает от тебя, и ты спрашиваешь, какой сейчас период.

Он оглядывает тебя сверху донизу, словно в руках у тебя — сборник стихов, а на ногах — клоунские ботинки.

— Третья четверть ,— произносит он. И отворачивается.

Ты давно хочешь разобраться в том, что касается спорта. И все яснее понимаешь, какое значение имеют разговоры о спорте в мужской компании. Остро ощущаешь свое невежество. Ты отринут от этого гигантского братства болельщиков. Ты хотел бы уметь вот эдак войти в бар или забегаловку и сразу же завоевать всеобщее расположение какой-нибудь репликой в духе Раниена 43 43 Альфред Раниен (1884—1946) — американский журналист и автор коротких рассказов. : дескать, такой-то и такой-то в разгар сезона взяли и продались в другую команду. Ты чувствовал бы себя своим и с шоферами грузовиков, и с биржевыми маклерами. В школе ты занимался теннисом и лыжами. Играть в команде тебе не приходилось. Ты не знаешь, например, что такое зона защиты. Не понимаешь спортивных метафор в политических комментариях. Мужчины просто не доверяют человеку, ни разу не видевшему финал футбольного чемпионата. Ты бы с удовольствием весь год смотрел каждый матч по Эй-би-си и читал все пятьдесят два номера «Спортс иллюстрейтед». А пока что — хотя бы увидеть по одной финальной игре в каждом виде спорта, чтобы потом выдавать замечания типа: «А Ляфлер лихо сыграл в третьем периоде против Бостона?» Или в третьей четверти?

Уходишь из бара, дождь, часы показывают пять-двадцать. Бредешь к станции подземки на Таймс-сквер. Проходишь мимо объявлений: ДЕВОЧКИ, ДЕВОЧКИ, ДЕВОЧКИ. Одно из них, в отличие от прочих, гласит: МАЛЬЧИКИ. Затем мимо плаката в магазине канцелярских принадлежностей: НЕ ЗАБУДЬТЕ ПРО ДЕНЬ МАТЕРИ. Дождь усиливается. Интересно, есть ли у тебя зонтик. Сколько раз ты забывал их в такси. Обычно, едва на землю падают первые капли, на каждом углу появляются продавцы зонтиков. Ты всегда задавался вопросом: откуда они приходят и куда деваются, когда кончается дождь? Ты представляешь себе, как они толпятся вокруг мощных радиоприемников в ожидании последней сводки Национальной службы погоды или спят в вонючих гостиничных номерах, выставив руки из окна, готовые вскочить от первого прикосновения влаги. А может, думаешь ты, они сговорились с компаниями, владеющими такси, и забирают все забытые зонтики почти даром. Экономику города составляют какие-то странные, невидимые системы, которые столь же непостижимы для тебя, как переплетения проводов и труб под тротуарами. Правда, сейчас не видно ни одного торговца зонтиками.

Пятнадцать минут ты ждешь на платформе подземки. Куда ни глянешь, везде Пропавшая Без Вести. Потом объявляют, что поезд сломался. В туннеле пахнет мокрой одеждой и мочой. Снова из громкоговорителя раздается голос, он сообщает, что местный поезд задерживается на двадцать минут из-за пожара. Проталкиваешься сквозь толпу и выходишь на улицу.

Все еще льет. Поймать такси — целая проблема. На каждом углу стоят люди и машут проходящим машинам. Идешь по Седьмой авеню до автобусной остановки, где под навесом сгрудились человек двадцать таких же бедолаг. Автобус, битком набитый людьми с угрюмыми физиономиями, не останавливаясь, проезжает мимо. Пожилая женщина вырывается из-под навеса и бежит за автобусом.

— Остановитесь! Эй, остановитесь! — Она лупит зонтиком по задней стенке автобуса.

Подходит другой автобус, из него вываливаются пассажиры. Люди под навесом сжимают в руках зонтики, сумочки и портфели, они приготовились сражаться за места; но, разгрузившись, автобус почти пустеет. Водитель, чернокожий верзила с потными подмышками, говорит:

— Не волнуйтесь.— Голос его вызывает уважение.

Садишься впереди. Автобус вливается в поток транспорта. За Сороковой улицей меняются таблички на углах, после Седьмой авеню начинается авеню мод — платяной квартал. Те самые места, где когда-то обреталась Аманда. До Сорок второй женщин продают, можно сказать, безо всего, а здесь — вместе с фирменным тряпьем.

На остановке у Тридцать четвертой улицы в дверях происходит какая-то заминка.

— Платить надо, если едешь,— говорит водитель.

Молодой человек, стоящий около кассы-автомата, пытается залезть рукой в карман джинсов фирмы «Калвин Клейнс», они сидят на нем в обтяжку. Рубашка с эмблемой «Пич Лакост», усики, похожие на выщипанные брови. Под мышкой у него небольшой портфель и толстый японский бумажный зонт. Он кладет зонт на кассовый аппарат.