Эрне Урбан - Утренняя заря

— Верблюд, я же за тебя переживаю! Как и Татаи.

— Это не разговор, — заметил Видо. — Тем более для тебя. Понял?

— Вот тебе и на! Я за него болею, а он!

— Отстань! И о том случае ни слова! Даже со мной. Я тебе еще ночью говорил об этом. Как бы за меня Татаи ни стоял, но если старик Холло заварит кашу, то мне не поздоровится. — И совсем тихо, себе под нос добавил: — Даже грозился известить семью.

Отбросив в сторону пустую банку из-под консервов, Видо сложил перочинный нож и, расстегнув комбинезон, полез в карман за сигаретами. Достал маленький, но тяжелый серебряный портсигар, который, казалось, было бы удобнее носить в своей сумочке женщине, чем держать в своих руках мужчине. Открыл его — и с внутренней крышки на Видо уставился черными озорными глазенками толстенький малыш, запечатленный на вставленной в портсигар миниатюре. Ради этого единственного живого существа Видо охотно пожертвовал бы даже рукой. Это был его сын Дьюрка.

Когда малыш появился на свет, Видо даже смотреть на него не мог, хотя теща и уверяла, что тот вылитый Видо. Только от большой любви, уверяла теща, мог родиться такой великолепный ребенок. Видо раздражало, когда малыш плакал, как он ходил, переваливаясь с боку на бок. Видо не мог заставить себя взять малыша на руки или покатать его верхом на ноге. Он, собственно, и в армию-то ушел, даже не взяв с собой фотографии сына, как это делали обычно новобранцы.

И вот наступил рассвет того утра, которое пахло табаком, угарным газом и постелью, когда он проснулся рядом с Рике после первой проведенной с ней ночи.

Проснулся он оттого, что Рике теребила его за грудь:

— Милый, вставай, ну вставай же!

Он даже глаз не открыл, а лишь притянул ее к себе, обнял, а затем опрокинул на себя, горячую и ласковую.

Чувствовал он себя так легко, что, казалось, мог взлететь, хотя у него и не было крыльев. В то же время его переполняло чувство собственного достоинства или гордости, какую испытывает цыган-премьер, сумевший искусно сыграть трудную вещь на незнакомой ему скрипке.

— Подожди еще немного, — попросил он.

— Потом, — проговорила Рике, высвобождаясь из его объятий. — А теперь иди. Тебе уже пора идти, уже шесть утра.

— Еще рано.

— Рано-то рано, но свекровь…

— Что свекровь?

— Разве я тебе не говорила? Она ночная няня у маленького ребенка, и к семи утра она всегда возвращается домой, а сегодня может прийти даже немного раньше. Приедет на автобусе…

— Откуда приедет?

— От озер, возле которых находятся круглогодичные кемпинги. Она дежурит возле кровати маленького мальчика.

Видо на миг оцепенел, а затем неожиданно сел на постели и спросил:

— Какого мальчика?

— Понимаешь, родители его закололи свинью… приготовили целый таз кипятку, а бедный малыш возьми да и опрокинь его на себя.

— Как его зовут?

— Я не знаю. Дедушка малыша, здоровенный такой детина с красным лицом, приходил к нам, чтобы забрать свекровь… А что, собственно, с тобой?

Видо несколько минут сидел молча, глядя прямо перед собой в пустоту, затем неожиданно оттолкнул Рике от себя, да так грубо, что она ударилась головой о стенку.

— Что с тобой? — испуганно спросила она. — Тронулся, что ли?

Видо и на это ничего не ответил. Он быстро оделся, но никак не мог найти свои ботинки и ползал на четвереньках по полу. Хотел было выругаться, но вместо ругани тихо произнес:

— Дьюрка… сынок.

Рике испуганно всхлипнула и натянула на себя одеяло.

— Не может быть! До сих пор ты никогда не говорил, что и ты из Обаньи.

— Нет! — злобно выкрикнул Видо.

Бросив короткое «Пока!», он ушел, чуть не забыв фотоаппарат. Как будто Рике была виновата в том, что, пока он тут распивал шампанское и фотографировал ее, дома у него обварился кипятком сынишка. Более того, когда Видо совершенно неожиданно появился на пороге с двумя бутылками шампанского и какими-то консервными банками в руках, Рике преградила ему путь. Тогда он сказал, что зашел всего лишь на минутку, чтобы показать ей цветные фотографии, которые снял, когда она сидела в гроте на озере. Заинтересовавшись снимками, Рике впустила его в дом.

Однако, когда Видо мчался от холма по направлению к озеру, он начисто забыл об этом. Если он что и помнил, так только ужас, с каким Рике натягивала на себя одеяло. А ведь из-за нее он и репутацию свою подмочил, и на скандал нарвался, да еще на какой! У этой дешевой твари нет ни сердца, ни доброты, ни такта! Ее даже нисколько не трогает, что крохотный младенец обварился кипятком и сейчас, быть может, находится между жизнью и смертью. У нее даже слова сочувствия не нашлось для него!

Так думал Видо, спеша домой. И вот он дома.

— Звери! Звери вы! — С этими словами он вбежал в дом. Увидев забинтованного малыша, личико которого горело от высокой температуры, Видо, не разобравшись, решил, что тот находится при смерти, и упал на колени, словно его подкосили.

— Не убивайся так, случай не очень тяжелый, — пытался хоть как-то утешить его дядюшка Бене. — Малышка обжег только одну ручку и одну ножку.

— Только?! Звери вы! Говорю вам, что вы самые настоящие звери! Дьюрка, родной!..

Выгнав всех из комнаты, где лежал ребенок, Видо, не взяв в рот маковой росинки, до тех пор менял сыну компрессы, пока у того не спал жар. Узнав отца, малыш пролепетал:

— Папа… Папочка…

Доктор Каба перед заходом солнца сидел у входа в палатку лазарета и играл в шахматы сам с собой. Он настолько погрузился в игру, что не заметил подполковника Холло, который некоторое время прохаживался за палаткой. И только когда Холло, незаметно приблизившись, сделал ход конем и объявил доктору шах, он обратил на него внимание. Каба хотел было вскочить и доложить, но подполковник положил ему руку на плечо и удержал.

— Не волнуйтесь, меня интересует больной, а не вы. В каком он состоянии? Отдыхает?

— Самое трудное уже позади. Он проспал восемь часов подряд.

— Ест?

— Немного поел, но без аппетита. Однако мне удалось уговорить его выпить большую чашку кофе. Я сам его сварил.

— Что он сейчас делает?

— Лежит и думает, терзает себя.

— Могу я с ним пройтись немного? Вы разрешаете?

— Даже рекомендую, — засмеялся Каба. — Я сейчас скажу ему об этом, товарищ подполковник.

Каба вошел в палатку и скомандовал:

— Шаранг, быстро к товарищу подполковнику!

Нельзя было сказать, чтобы Шаранг выглядел по-солдатски браво, когда он вышел из палатки и предстал перед подполковником Холло. Он вытянулся по стойке «смирно», однако подполковника удивило не столько это, сколько выражение его лица — строгое, спокойное и упрямое.

— Пойдемте, — Холло взял солдата под руку, — пройдемся немного, воздухом подышим.