Эрне Урбан - Утренняя заря

— Жаловалась? На что или на кого?

— Так, вообще… и… на тебя тоже.

— И на меня? — удивилась мать. — Это странно. Что же она против меня имеет?

— Ты ее постоянно расстраиваешь.

— Она так и сказала?

В этот момент в дверях показалась Рике. Она кивнула. На ней был халатик, который она слегка запахнула красивым, но несколько театральным жестом. Раньше этот жест ему нравился, но теперь он понимал, что она делает это для того, чтобы продемонстрировать свое красивое тело.

Мама как стояла, так и осталась стоять перед плитой, затем поправила пламя горелки.

— Это не беда, — сказала она наконец. — Меня беспокоит другое. Важно, чтобы я поладила с Рике, а не она со мной.

— Это как же нужно понимать?

— Как сказала, так и понимай. Спрашиваешь, какие заботы могут быть у нее со мной? Да никаких. Абсолютно никаких, сынок. Она собственное белье и то сама не стирает, все я да я. Ей ни готовить не нужно, ни стирать, ни убирать — ничего. Мне она и стула не поставит. Денег мне она из своей зарплаты не дает, тратит их на свои наряды. Много она получает или мало, я не знаю, а только до сих пор она мне и одного филлера не дала.

— Ну и пусть не дает! Пусть одевается на них.

— Хорошо, пусть не дает. Есть у меня еще кое-какие сбережения, оставшиеся от продажи дома. Да пока… я и сама еще могу работать, ухаживать за больными. Вот поэтому-то меня и разбирает любопытство: какие же, собственно, у нее ко мне могут быть еще претензии?

— Ты… смотришь на нее как на ребенка. Чтобы она ни делала, ты следишь за каждым ее шагом: когда она уходит, когда приходит.

В этот момент мать отвернулась от плиты и обиженно произнесла:

— Ты ведь сам просил меня об этом. Разве не так? Вспомни-ка, о чем ты просил меня, когда уходил в армию. И о чем просил позже, в день принятия военной присяги, когда я приезжала к тебе в часть. Ты говорил, чтобы я смотрела за Рике, берегла ее, берегла пуще зеницы ока. Не так ли?

— Так-то оно так, но…

— Никаких «но»! — перебила сына мать. — Держать ее на цепи я не могу, за подол держать — тем более. Если женщина распутная, ее и целый отряд телохранителей не убережет.

— Это ты о ком? О Рике? Отвечай, о ней или нет?

— Ты муж, тебе и знать нужно, на какой женщине ты женился… Я ее до сих пор ни единым словом не обидела — ни в глаза, ни за глаза. Да и сейчас не обижаю.

— Ты ее ненавидишь. Так ненавидишь, что готова даже задушить. Это у тебя как болезнь, и Рике чувствует это. Вот почему жить с тобой для нее равносильно аду.

— А мне? — печально спросила мать. — Мне-то каково? Если бы не ты, Ферко, я бы давным-давно, еще в самом начале… Боже! Блинчики!

Мать бросилась к духовке, открыла ее — и оттуда повалил черный дым.

— Сгорели мои блинчики! — воскликнула она, вытаскивая сковородку из духовки. — Что теперь делать?! Чем тебя покормить другим, сынок? Чего тебе дать?

— Ничего. Ничего мне не надо… Только оставь Рике в покое. А если уж ты так ее ненавидишь, что и сама с собой не справишься, то уезжай отсюда.

Мать медленно поставила сковородку и, схватившись руками за край стола, чтобы не упасть, спросила:

— Я? Из собственной-то квартиры? В уме ли ты, сынок? Уж не заговорила ли она тебя, Ферко?

— Квартира эта моя: ты же для меня ее купила. На мое имя записала.

— Твоя, сынок, твоя.

— Ну так вот…

— Выходит… ты меня выгоняешь? И ты можешь это сделать? Значит, я для тебя всего лишь плохая служанка? Пожалеешь ты об этом, сынок, пожалеешь и плакать будешь, когда останешься один.

Сознание того, что мать оказалась сто раз права, болью отозвалось в сердце Ферко. Кровь отхлынула от его лица — он смертельно побледнел. Голова у него закружилась, и слова подполковника доносились до него словно сквозь стену.

— Тебе плохо?.. Держись, дыши глубже, сынок! — В глазах у Шаранга потемнело, однако сознания он не потерял и почувствовал, как его зубы стукнулись обо что-то. — Выпей, выпей, это кофе, — объяснял ему подполковник. — Он хотя и холодный, но очень крепкий.

Ферко последовал его совету и сделал три больших глотка. Ему сразу же стало лучше.

— Спасибо, — проговорил он, уставившись все еще мутными глазами на фляжку с кофе.

— Что смотришь? — засмеялся Холло. — Это я тебя из НЗ угощал. Куда бы я ни ехал, я всегда с собой беру эту фляжку. Ну как, лучше стало? Приободрился?

— Да, конечно.

— Ты всегда так легко терял сознание?

— Нет. Кроме детских болезней, я ничем и не болел вовсе.

— В таком случае все это нервы. Или от голода? Когда ты ел последний раз?

— Сегодня утром.

— Доктор говорил, что ты не ел, а только попробовал пищу. А когда ты по-настоящему, с аппетитом ел?

— Я и не знаю. Возможно… тогда, когда был дома у матери.

— Так я и думал… Как ты смотришь сейчас на мир? Самое главное сейчас — это начать новую жизнь, отбросив прошлое.

— Нет никакого смысла!

Холло охватил порыв злости, и разозлил его не столько смысл сказанного, сколько тон, каким эти слова были произнесены.

— И это говорит мне солдат, прослуживший полгода в армии, человек, который, собственно, только начинает самостоятельную жизнь, — отчитал подполковник Шаранга. — Ты единственный ребенок в семье?

— Да.

— Тогда все ясно: тебя воспитывали как единственного ребенка, баловали… Стоило тебе только пожелать чего-нибудь, как это желание сразу же выполнялось твоей матерью. Теперь же ей, естественно, очень обидно получить оплеуху, которую ей отвесил единственный сын. Это первое. А что она получила от твоей жены? Разве тот удар не причинил ей боли? Конечно, и тот удар болезнен, но все же не так, как твой… А ведешь ты себя как какая-нибудь истеричная дамочка… Смешно, да и только! Как будто ты первый мужчина в мире, которому изменила жена! Есть ли смысл так распускать слюни? Из данного положения есть только два выхода: или вы с ней разводитесь, или ты ей все это простишь. Я лично советую выбрать тебе первый вариант. Доказательства у тебя на руках, так что и мы тебе поможем. Дело пройдет гладко: суд безо всякого разведет вас. Ну, что ты на это скажешь?

— Ничего. Меня это не интересует.

— Брось дурить! — воскликнул Холло. — Говори яснее, по существу. Что тебя не интересует? Мое мнение или развод?

Шарангу вдруг стало стыдно, и он сказал:

— Ни развод, ни подлость… жены. Только один Видо. Его я готов убить. И не успокоюсь до тех пор, пока… Он всему причина.

Холло махнул рукой и задумчиво произнес:

— Причина со временем выяснится. Сейчас же ясно одно: что ни пистолетом, ни тесаком он не угрожал, когда, так сказать, завоевывал твою жену.

— Он сам вам рассказывал об этом?

— Это я тебе говорю. И беру я это не с неба, а из ее письма и из надписи на фотографии… У тебя еще сохранилось это фото? Не порвал?