Антонио Редол - У лодки семь рулей

— Давай попробуем сократить время ожидания? Ты говоришь, у тебя были разные прозвища…

— Да, несколько; целых семь. Только при чем тут время?

— Расскажи про них.

Он нахмурился.

— Если, конечно, ты не против. Напомни мне…

— Я буду рассказывать, а вы писать? Ну что ж… Вы напишете, а потом мне прочтете.

— Эдак мы долго провозимся.

— Времени-то у нас вагон. Мне еще ждать бог весть сколько…

Он замолк на минуту. Я понял, что он обдумывает мое предложение. Но вот он обернулся ко мне, и лицо его смягчилось улыбкой.

— Как скажете, так и начнем. Первое прозвище было у меня красивое. Вы его лучше, чем я, знаете, — протянул он печально, что, признаюсь, несколько меня озадачило. — Правда ведь, красиво — Младенец Иисус?

Гарсиа, испанский партизан, пел все громче!

Мануэл Кукурузный Початок вихрем ворвался в таверну, словно за ним гнались по пятам, и крикнул еще с порога:

— Эй, Тереза! Подай-ка мне бутылочку винца!.. Да по-быстрому!.. — И лишь тогда обернулся к обшарпанному столу, за которым молча сидели двое мужчин: — Добрый вечер!

Те лениво кивнули в ответ. Мануэл узнал посетителей и усмехнулся в кустистую рыжую бороду.

— Терезинья!

Звонкий переливчатый голос Терезы отозвался из-за пестрой занавески:

— Что, уже родила?

— Куда там! Живот будто каменный. Гору, что ли, родить задумала.

Лихорадочно блестящими глазами он окинул двух грузчиков, которые держались обособленно друг от друга, точно между ними воздвигли крепостную стену.

— Хозяйка моя рожает. Впервой ей это… Вот и орет благим матом, хоть из дома прочь беги. Никак уж не ожидал, что ей так худо придется, разрази меня гром!

Ему хотелось посидеть спокойно: пусть жизнь идет своим чередом.

— Кобылам-то жеребым я не раз помогал, а вот женщине не приходилось. — От полноты чувств глаза у него сверкали. — Все равно здорово, что она родит… А то на кой пес она мне сдалась, черт побери?! Зачем человеку жена, как не детей рожать? С изъяном она у меня, чего там говорить. Не во мне же дело, у нас в семье детишек плодили, что твоих поросят, прости господи… Один только дед мой, Аугусто, напек их тринадцать штук. Да, тринадцать! Это тех, что крестили. — И, ухмыляясь, добавил шепотом: — Сколько у него, у мошенника, баб перебывало! У нас в доме все таковские. Страсть как до юбок охочи. Мне б женщин да лошадей, — оживился он, — вот оно и счастье. Они только и красят жизнь!

— И вино, — ввернул один из грузчиков.

— Это уж само собой… Как воздух для человека иль вода для рыбы.

Мануэл Кукурузный Початок досадливо поморщился и обернулся в сторону кухни.

— Тереза! Бутылку трехлетнего! Мигом! Или ты хочешь, чтоб я помер от жажды?

Пошел одиннадцатый час ночи, а он все чесал язык, разглагольствовал о том о сем, сыпя слова без разбору, и намертво забыл, что обещал Марии сбегать за повитухой Розой из Барроки. Так и коротал он в таверне ночь отводя душу — новая кружка, новая прибаутка, — и не преминул рассказать о стычке с Дамским Угодником и о том, как поплатился за это местом. То было самое лютое его горе.

— Мануэл! Ну-ка попробуй! — позвала Тереза. — Смотри, какой я хворост поджарила.

— Да сегодня же рождество, — пробурчал грузчик, мрачно уставясь на дверь.

— А я-то и позабыл вовсе, — спохватился другой. — Потопали, Зе?

Его товарищ огрызнулся:

— Вишь ты какой! Выкурить меня хочешь? Катись-ка отсюда сам да напиши, как придешь!

— Тьфу, пропасть! Что за муха тебя укусила, приятель? Дьявол тебя возьми!

Они сидели в таверне с самого обеда, затаив злобу друг на друга, и тянули вино; каждый надеялся, что соперник уснет или ему надоест выжидать момент, чтобы остаться с Терезой наедине, и уж тогда он непременно уговорит ее выйти за него замуж.

Мануэл примостился у бочонка с вином и протянул руку за кружкой. «Эх, не торчали бы здесь эти два чучела, я бы опрокинул под шумок парочку кружек». Он заколебался на миг, но искушение было слишком велико. Он присел на корточки, чтобы его не заметили, отвернул кран и нацедил с полкружки… Затем наполнил кружку до краев и, выпрямившись во весь рост, — теперь пусть все видят! — залпом осушил ее, крякнув от удовольствия.

— Ваше здоровье, сеньор Мануэл! Вам налили винца? Терезинья завсегда тебя так угостит, закачаешься!

Вино ударило ему в голову, и он решил подразнить грузчиков:

— Вот это женщина!

И пронзительно засвистел; кому в городке не был знаком его свист, напоминающий дроздиный? Тот, что помоложе, криво усмехнулся, будто опасаясь товарища.

— От такой женщины никто не откажется. А коли война с бошами затянется, может, и мне перепадет…

Он хихикнул.

— Меня-то уж во Францию не упекут. А вот вы еще хлебнете горячего.

— Хорошенькое дело! Думаешь, меня легко сцапать? Черта с два! Кто заварил кашу, тот пусть ее и расхлебывает! — Толстяк горячился, слова застревали у него в глотке, будто он пытался их проглотить.

— Прикажут — и как миленький пойдешь, — возразил второй с намерением его позлить.

Мануэл Кукурузный Початок издали наслаждался разговором, вертя в руках пустую кружку. И поскольку грузчики, войдя в азарт, ничего кругом не замечали, Мануэл зашел за стойку и незаметно налил себе еще.

— Хватит болтать! — решил он вмешаться, чтобы утихомирить спорщиков. — Пока до нас не добрались, будем пить да на Терезу поглядывать… Как детишки на кульки со сластями. Все лучше, чем подставлять голову пулям.

— А вот Толстяку неохота кашу расхлебывать, — не удержался, чтобы не съязвить, молодой.

— Ну и правильно, — отрезал конюх. — Кому Тереза достанется, позавидовать можно. Аккуратница она да скромница, дай ей бог здоровья. У меня в конюшне точно такая кобылка породистая стоит. Я Терезиного мужа знавал, Тойно Барра Азул. Вот был мужик! А какой отчаянный! Таких днем с огнем не сыщешь. Я собственными своими глазами видел, как он валил с ног быка, огромного, что твой поезд. Я тогда в кучерах служил у Кадете. Ну и здорово он его двинул, я такого удара отродясь не видывал. Где уж старому Лаурентинцу и Богасу за ним угнаться! Ну и силач был! Здесь это и случилось, у дверей Артуровой лавки. Он подпустил быка метров на двадцать и пошел на него, раскинув руки, будто плясал на празднике. «Ну и бык! Что за бык!» Хо-хо, ребятки! Бык тупо на него уставился, тряхнул башкой да ка-ак двинется навстречу… А Тойно знай, себе стоит посреди улицы и хорохорится, сукин сын!

От избытка чувств он ударил беретом об пол и подскочил к грузчикам.