Любовь Заворотчева - Шутиха-Машутиха

Она едва шла, не видя дороги. Смаргивала, смаргивала пелену… Припала к обочине и всю ночь пролежала между своих сумок.

Утром достала платок из подарков невесте, повязала его до самых бровей и, чуть горбясь, отправилась на свадьбу своей младшей сестры.

Когда вышла на работу, ее едва узнали в низко надвинутом платке, потом помаленьку привыкли, и в свои совсем нестарые годы стала она Архиповной. Генеральшей. А Ивану тогда, после свадьбы, сказала:

— Брякнешь кому — убью!

И он попятился, встретив сухой жар карих глаз, и согласно закивал головой, бормотнув:

— Ничего и не было…

Конечно же Иван давно забыл о том вечере. Возле его машины постоянно вертелись молоденькие вдовушки — тут он был прав, ни одна не могла привязать к себе накрепко, но до этого Архиповне не было никакого дела. Она казнила только себя, виноватила только себя, и знала об этом только одна она.

Ни Колобову, никому другому она бы и под страхом смерти об этом не сказала. Зачем Колобову это? Да и что рассказывать-то? Одни горькие мысли без оболочки, даже и в слова-то не соберешь. Так, паутина. Еще неизвестно, каким бы был Колобов, будь он покрепче и здоровей. Может не спросил бы с такой мукой: «Не обидели тебя, Катюша?» Может, сам бы и обидел. А может, нет. Окажись она на его месте, успокоил бы? Не свернул бы куда налево от нее? Жизнь, она на то и жизнь, что человек предполагает одно, а она располагает по-своему. А уж если что сломалось в ней, в жизни-то, так и живи с оглядкой. Про мудрость вот говорят: из чего она вырастает? Вот из таких оглядок на свое прошлое, наверное. Вперед все равно смотреть надо, хоть и шея устанет, а ты вытягивайся, раз перемогнешься, другой, чего-нибудь хорошее да увидишь. Тюнька вон девчонку родила, хо-о-рошенькая девчонка! Зятек-то Архиповне ровня, вместе на лесозаготовки ездили. Только не успел перед войной жениться. Вернулся, слава богу, живой. Где уж ему на ровесниц-перестарков глядеть. Выхватил Тюньку, ядреную, возле нее гоголем ходит. Тюнька что? С отцом-матерью жила, не скребанула война ее, и хорошо. С ее деток новое племя пойдет.

И так хорошо стало от мыслей о сестре, племяннице, что Архиповна снова незаметно уснула, даже не отодвинувшись от большого мокрого пятна на подушке.

Весной Колобов вроде неуверенно, но решил строиться. Не дело, говорил он, жить в комнатенке ведомственной.

— Если умру, так хоть ты, Катюша, останешься в избе. Не век же тебе в казенной комнате жить.

— Да какие из нас с тобой строители? — смеялась она, но дума эта покоя не давала.

— Ходил на прежнюю работу свою. Обещали помочь. Только уж с бумажками всякими придется тебе бегать — не ходок я.

Весна и вправду будто смахнула с него все, что набралось на теле за зиму. Открылись раны на ноге, кашель багровил лицо. Не успокаивалось простреленное легкое. Нет, не отступала война от этого человека.

Земельный участок им отвели. Будущую постройку записали на его имя, на имя инвалида войны Колобова. Так проще со стройматериалами. Денег было так мало, что, посчитав, они решили, что смогут построить домишко три на три метра — девять квадратов. Архитектор их «проект» не утвердил, сказав, что такая малая площадь не имеет прав на самостоятельное существование.

Вот тогда-то и познакомилась Архиповна с Изотовной. Изотовна пришла в комендатуру похлопотать за мужа-инвалида.

Скооперировались. Стали строить дом на девятнадцать квадратных метров, который уже мог быть самостоятельной постройкой. И все же экономней — одна стена общая.

Архиповна и ограду городила сама, Колобов руководил, лежа под только что посаженным Архиповной деревцем. В осень пришли с домом. Стал Колобов просить Архиповну сходить с ним в загс расписаться.

— Катя, не жилец я. А дом на меня записан. Какой-никакой, а свой угол. Помру — не хозяйка ты. К весне сени как-нибудь изладишь, огород загородишь. Прошу тебя, Катюша, ради тебя прошу, красота ты моя! Не ты бы, валялся я где-нибудь под забором. Умру — встану над тобой ангелом, ты же святая. И что же это война, будь она проклята… — У него начался приступ удушья.

Едва придя в себя, он прошептал:

— Обещай… Завтра же…

Потом все удивлялась — как чувствовал человек свою смерть, недели не прошло, не стало Колобова.

Архиповна тогда вместе с Изотовной сочинили письмо жене Колобова — нашли в его бумагах адрес. «Сынок, — писала Изотовна в конце письма, — я храбро сражался, и вся грудь у меня была в орденах и медалях. Они теперь у Архиповны, а сам я лежу под красной звездой на кладбище». Тут они обе всплакнули, а потом приписали адрес Архиповны.

За наградами никто не приходил, могилой Колобова никто не интересовался. Архиповна веснами ездила на кладбище. С годами ей стало казаться, что это Гришина могилка, и она все наказывала Изотовне похоронить ее рядышком.

Изотовна, в очередной раз поссорившись с невесткой, которая мирно жила со свекровью два-три дня после ее пенсии, спешила ночевать к подруге, и долгими бессонными ночами они обо всем говорили неспешно и обстоятельно. Изотовна как-то рассказала о чьей-то невестке, унесшей орден свекра на переплавку, чтоб сделать перстень. Архиповна потом всю ночь крутилась: вскакивала с кровати и доставала из тумбочки награды Колобова. Они звенели у нее в руках словно горькие колокольчики, и в ушах у Архиповны поднимался такой шум, наступало такое заморочение, что она быстро падала на кровать и лежала ничком, боясь пошевельнуться.

…За стенкой снова зарокотал сваебой, зафыркал, потом размеренно металлически зачокал. Архиповна вышла на крыльцо. По обе стороны его щедро разрослась мята. Архиповна заваривала ее вместо чая и пила от шума в голове. И в огороде теперь вольно разошлась мята, до самого вагончика, где была бытовка строителей.

Мяту пора было заготавливать впрок, и Архиповна решила начать с огорода.

У вагончика метался какой-то мужик и заполошно кричал в окно вагончика:

— Колобов где? Срочно надо прораба! — Потом, приложив к губам ладони рупором, крикнул уже в сторону строящегося дома: — Ко-ло-бов!

Архиповна заспешила к нему, дернула за рукав.

— Где Колобов? — спросила.

— А черт его знает! — с досадой выдохнул мужик. — Привез раствор, а все ушли на обед. Схватится же раствор!

— А Колобова Петей звать? — не унималась Архиповна.

Мужик с недоумением посмотрел на нее и побежал к своему самосвалу.

Вес эти годы она помнила, что сына Колобова звали Петей. Забыв про мяту, заспешила в свою избушку — посмотреть, похож ли мальчонка на фотокарточке в бумажнике Колобова на прораба, которого она не раз поила кваском.

У Архиповны вдруг заплясали руки и обнесло голову, бумажник выпрыгивал из рук, падал на стол. Она ругала себя за такое волнение, хлебнула напара мяты, вслух сказала, что она дырявый пестерь, из которого все вываливается. А между тем какой-то покой заполнял душу.