Любовь Заворотчева - Шутиха-Машутиха

Она отдежурила полные сутки — за себя и за Светочку, у которой вернулся из армии жених. И два дня назад она отдежурила полные сутки — за себя и за Зинаиду Николаевну, у которой выходила замуж дочь. И так было часто. К ней, случалось, и домой прибегали попросить выйти на дежурство вне графика. Старшая сестра терапевтического отделения, как только наступало время отпусков, недолго думая почти в каждой клеточке против ее фамилии ставила выходы на работу. Говорила, что вот опять пришло горячее времечко, хоть тресни, работать некому, а в терапию никого и канатом не затащишь, не то что по доброй воле. Что тут интересного — за хрониками ухаживать? И про то говорила, что опять, наверное, придется обходиться своими силами, то есть силами проверенных и надежных, то есть силами Клавочки, Клавдии Андреевны.

— Ах, Клавочка, — говорила старшая сестра, — завидую я вам. До того завидую! Всегда свеженькая, нарядная. Подхватилась да пошла. Одна! Сама себе хозяйка!.. Господи, ну кто сказал, что дети — радость? Бежишь домой, а в голове одно — чем накормить да кто бы что не натворил. Живешь-живешь, глянешь в зеркало — плакать хочется. Старушенция! А для себя так и не живешь. Вот вы, Клавочка, молодец! Просто умница.

Так было из года в год. Клавдия Андреевна, Клавочка, улыбаясь, знакомилась с плотным графиком и думала про себя: когда же тут, при таком-то графике, для себя жить? Ни одного вечера свободного. Даже и билет в кино заранее не купишь.

Но что поделаешь? Работать действительно некому, молодые медсестры еще зимой распределяют между собой летние месяцы для отдыха. Она же по привычке даже не думает об отдыхе летом. Кто же останется, если она уйдет? Они молодые, пусть отдыхают. И сейчас наступает такая пора.

На дворе уже май. Сутки отдежурила, а на улицу вышла, и усталости как не бывало — вот как охватило весенней бодростью. Начался последний сеанс в кинотеатре, все определились после трудового дня. Только она не спешит в пустую квартиру. До того не хочется ей забираться на свой пятый этаж, что она начинает жалеть о своем уходе с работы.

Надо бы ей остаться у того старика с острой сердечной недостаточностью. Ему нужен индивидуальный пост. А родственники не пришли дежурить. Ему надо все время давать кислород. Что за надежда на эту Танюху? Станет она давать кислород! Как же! Банки поставит, приготовит на утро раскладку лекарств на подносе и навалится на телефон. Сперва Эдику, потом Шурику, потом… Доктор сказал, что дедок уж плох. Так что из этого? Умирать тоже можно по-разному. Смерть не должна обезображивать человека. Если без кислорода — мука только и останется на лице. Уж она-то знает. Человек должен унести достоинство на лице. Покой, мудрость от прожитой жизни. Загадку, а может, и таинственность. Особенно такой, как старик этот, два раза воевавший. А еще его достоинство должно стать укором его детям, не пришедшим к нему на ночное дежурство.

Она решает позвонить Танюхе из телефона-автомата и как следует проинструктировать насчет старика и даже пригрозить, что если он умрет в ее, Танюхино, дежурство, то смерть эта останется на ее совести.

У телефонной будки, неловко приткнувшись к ее обшарпанному боку, лежал мужчина.

«Пьяный!» — брезгливо подумала Клавдия Андреевна и вошла в будку.

Позвонила Танюхе. Поговорив, почувствовала облегчение. И пошла. Быстро пошла. Но вдруг подумала о мужчине, что так неловко надломился у будки. Заспешила обратно, а вдруг ему плохо по другой причине, не по пьяной? Подошла. Рука откинулась навстречу к ней безвольно, без сопротивления.

«Пульс хорошего наполнения, но частит, — отметила она и снова подумала: — Пьяно частит пульс!»

Кулак его был сжат, она попыталась разжать его, сама не зная зачем, а он не разжимался.

— Холодно ведь, окостенеет рука, — пробормотала Клавдия Андреевна.

И вдруг рука выпустила к ее ногам обыкновенную двухкопеечную монету.

— А я звонить тебе не буду! — вяло сказал мужчина. — Мне хорошо. Я звонить тебе не буду. — И, подтянув колени к самому подбородку, устроился поудобней.

«Ну чего тут стоять-то? — возмутилась своим поведением Клавдия Андреевна… — Да ведь застынет, заболеет, хроником станет! — перебила она себя. — Ведь он кому-то позвонить собирался. Кому же? Вот назюзюкался!» — подумала она и принялась трясти мужчину:

— Домой надо идти! Слышишь? Вставай. А то милиция подберет. Неприятности будут! Эй!

— Не надо, ну не надо же меня так! — тихо и жалобно попросил он в ответ на ее энергичные похлопывания по щекам. — Пожалуйста, не надо…

Ей стало жалко его, ну совсем как того старика, что жил на этой прекрасной земле свои последние часы, на земле, где столько хорошего. Стоит только захотеть…

Ну что его заставило так — не по-людски? И чего она тут стоит над ним? Надо взять и уйти. Да как уйти? Схватит человек пневмонию, к ним же и привезут, ей же, не ей, так другой, такой же медсестре, с ним возиться. Ну и пес с ним, коли о себе не думает! А почему не думает, а? Ей бы отойти, вот просто взять и уйти. Эх, опять поднялась ее всегдашняя жалость! Досадуя, Клавдия Андреевна огляделась: улица была пустынна, из полутемных окон домов сочился голубоватый отсвет телеэкранов.

— Да вставай же! — принялась она снова трясти мужчину.

«Надо было сразу уйти! — разозлилась она. — Теперь как-то нехорошо». Бывало, устанет, уж ноги не держат, быстрей бы сдать дежурство да домой, а на пороге вдруг детки какой-нибудь тяжелой старушки: «Ой, вы знаете, у нас некому подежурить, а сами работаем. Не могли бы вы возле нашей бабушки на ночь остаться? Мы вас отблагодарим!» — и суют в карман деньги. Клавдия Андреевна буркнет, что, мол, она тоже не железная, деньги вернет да скажет: «Она же мать вам, ее одно ваше внимание поддержит». Не понимают. Прибавят денег и снова суют! А Клавдии Андреевне отчего-то плакать хочется… Сдаст дежурство, снимет халат, ну, в самом деле, зачем бы его потом снова надевать и «на минутку» заходить к той старушке, чтоб убедиться — удобно лежит, складок на простыне нет, и если следить — пролежней не будет. Так и останется из-за этой «минутки» на всю ночь, потому что старики боятся оставаться на ночь одни. Это Клавдия Андреевна знала давно, когда мать старалась спать днем, а ночью бодрствовала, страшась темноты.

— Вставай, вставай! — тормошила она мужчину.

«Да ведь не алкоголик, — удивилась она, — не кожа да кости, а нормальный человек». Она трясла его, снова била по щекам.

— Больно же! — вдруг поднял он руку для защиты. — Не надо! Я сам пойду! — И, опираясь о телефонную будку, возник перед Клавдией Андреевной во весь рост.

«Все равно не дойдет, упадет где-нибудь!» — подумалось Клавдии Андреевне.