Любовь Заворотчева - Шутиха-Машутиха

— Да чего ты там забыл? — недоумевала Рая. — Там, говорят, даже благоустройства нет. И потом, все едут в Сочи, там сервис, там… — Она никак не могла взять в толк — как можно ехать куда-то, кроме Сочи? Все туда стремятся, высшим шиком считается после возвращения из отпусков похвалиться сочинским загаром. И потом, там часто «выбрасывают» чешское стекло. Чешское стекло — Раина слабость. Каждый год она привозит из Сочи пепельницы, вазы, конфетницы. Весь год обменивает пепельницы на сахарницы, вазы на салатницы, тяжелых рыбок на коней. Сочи — богема, Сочи переливается, звенит, искрится, как богемское стекло!

Сначала Широков думал, что в Трехозерске Рае скучно, поэтому она радуется удачному обмену пепельниц. Несколько раз отмахивался от работы в воскресенье, оставаясь дома, с вечера наметив поход на лыжах. Рая радовалась, а утром вдруг обнаруживалось, что лыжный костюм стал мал, что тесто подошло раньше, чем ожидалось, и они оставались дома. Сын убегал на лыжах с друзьями, и весь день они с Раей проводили у цветного телевизора. Ни с того ни с сего в разгар бурных событий «переживательного» кино Рая вдруг говорила:

— Гарик, — всегда так обращалась к Игорю Борисовичу, когда хотела казаться нежной и ласковой, — ты знаешь, Гарик, я, оказывается, родилась под знаком Рыбы, а ношу голову барана.

— Не барана, а овцы, — косился Игорь Борисович на полную шею жены.

— А, какая разница! Не мой знак, в общем. Достанешь рыбу? Я спрашивала, у вас в орсе есть знаки.

— Ну раз есть, — значит, достану, — обещал Широков.

Сначала забывал, Рая напоминала. Потом начальник орса сам стал заходить и докладывать о новом поступлении товаров. Докладывал подробно, с полной выкладкой. Даже советовал, что подошло бы его жене. Стало удобно, без необходимого хождения на базу.

Однажды Широкова даже пот прошиб, когда он, разыскивая запонку, заглянул в шкатулку жены, — на голубеньком шнурке, как бублики на веревочке, висели перстни! Так, на вдохе испуга, не смея выдохнуть, он отошел от серванта. Но ничего не сказал — без этого хватает забот. Только нет-нет и отзовется глухим звоном потревоженная им в шкатулке связка. Потом была погоня за серебром.

— Ты знаешь, Гарик, серебро, оказывается, стратегическое сырье! — испуганно вытаращив глаза, сообщила за ужином Раиса. — Да, да! Денисенчиха первой учуяла, что будет дорожать. Мне по секрету сказала, пока все чухались, я в твоем орсе все лучшее серебро забрала! — И довольно расхохоталась.

— Ну ты даешь! — только и нашелся что сказать Широков. — А долото как, не носят еще на шее? Там ведь алмаз!

— Да ты что! — раскрылись когда-то единственно родные Широкову глаза. — Ты не шутишь? Прямо так — переливается и буравит землю?

— Да, — серьезно подтвердил Игорь Борисович. — Переливается и освещает нефтеносный пласт, чтоб светлей бурить было.

Пожалуй, это была единственная и последняя шутка. Планы бурения росли, смежники под новые метры стали подсовывать неопрессованные трубы, вышкомонтажники забывали класть в насосы прокладки, геофизики капризничали, как боги на Олимпе. Не до Раи и ее интересов было Широкову. Падали в доме акции золота или серебра, повышался интерес то к хрусталю, то к коврам. Неизменной слабостью оставалось богемское стекло, наверное, потому, что оно самое тяжелое и заграничное.

«Пусть развлекается! — весело думал Широков про жену. — Чем тут, в Трехозерске, еще-то заниматься? Театров нет. Кинотеатры тесные. Даже цветов в цветочном магазине нет».

Ему и в голову не приходило, почему нет. А если бы пришло, так он бы нашел тут же тысячу причин — где-то что-то не срабатывает, не запланировано пока, не до этого пока. Главное — план идет, главное — сводка в конце месяца. Ну в самом деле, о чем говорят на коллегиях, активах, совещаниях? Не о цветах же, не о цирке, не о том, что в книжном магазине книг нет. О нефти говорят. О цифрах, о приросте, о сроках. Все на этом закручено. Да вот в прошлом году, к примеру, десять барж вмерзли в Обь. На восьми — станки для бурения, оборудование разное. На двух — продукты. Крупы там, пряники, сгущенка, сухое молоко для молочного завода. Разгрузкой и контролем за вывозом оборудования Широков лично сам руководил. Как железный диспетчер сидел у селектора, каждую тонну к себе в тетрадку записывал, на планерке допытывался, почему ночью выгрузку прекратили, лично сам проверил, установили — нет прожекторов. А как же? Бурение не остановишь, оно в три смены, под каждую тонну нефти своя железка. Остановись передохнуть — тут же в главке сирена взовьется от буфета до чердака. А продукты. Ну пожурили, что растянули выгрузку на всю зиму, молочный завод постоял без работы, так на основной-то процесс роста добычи это не повлияло! Зна-а-ет Широков натуру этих северян — ноют, что сгущенки нет, а у самих, пожалуй, меньше ящика не припасено. Еще с прошлогодней навигации натаскали.

Привычные эти мысли о Трехозерске и обо всем, что составляет жизнь на Севере, не отвлекали Широкова от начавшегося отпуска. Поезд шел не шибко, часто останавливался. Ночью Игорь Борисович этого не замечал, утром с любопытством смотрел в окно. Отвык ездить поездом. А бывало, что и зайцем в общем вагоне езживал к себе домой, в Камышин, на каникулы. Так это когда было! Широков даже устыдился своего давнишнего мальчишества — как от Москвы отъедут, он заберется на третью верхнюю полку и лежит, чутко улавливая приход контролера. Вожмется в угол, прямо со стенкой сольется, и лежит. Все студенты так ездили. Об этом сейчас с самим собой даже неудобно, просто несолидно, вспоминать. Студент-губкинец, а теперь начальник УБР, ездил зайцем! А что, в самом деле, неужели не на что было купить билет? Он даже удивился. Нет, почему же зайцем, правда? Ну один раз купил сестрам платья, в другой раз — матери отрез на платье. Потом — сатин на новое стеганое одеяло матери и тетке. Нет, в самом деле, как это было давно! Бегал за этим сатином, добросовестно искал голубой цвет. Сейчас бы взял и купил какой-нибудь китайский шелк или атлас, да нет, взял бы готовое одеяло, попросил его упаковать и отправил почтой. Ну хорошо, сатин. А еще что? А! Один раз полный чемодан бананов вез, чтоб всей родне хватило попробовать. Это что же получается — раньше денег не было, а подарки всем привозил, теперь денег много — Камышин в стороне от Сочи?

Размышления прервали две девушки. Запыхавшиеся, распаренные, они, едва переводя дух, плюхнулись на боковые сиденья, разом упали на столик и принялись хохотать.

— Нет… Ты подумай, Верка, ты… подумай! Я… говорит… не знаю, что сделаю, если в райком пожалуетесь.

— У… умо-ра! Нет, я тоже прям вся испугалась!

— Уволит, что ли?

— Ну… ага, уволит!

И они снова принялись хохотать. Сквозь хохот Широков разобрал: