Петр Межурицкий - Фридрих и змеиное счастье

О том, что в этом городе существует учебное заведение АКИВА знали, конечно, все израильтяне, хотя никакой АКИВы в этом городе не было и быть не могло. Официально ее студенты обучались на гуманитарно-вычислительном факультете местного университета, по окончании коего получали дипломы со скромной записью: «Гуманитарий-вычислитель. Учитель местного языка и литературы».

Естественно, дух Фридриха замирал, когда он впервые переступил порог университета в качестве студента. Но ничуть не менее трепетала его плоть. Мысли о будущих сокурсницах благополучно отвлекали от дум о будущем знании. Сокурсниц оказалось всего две, зато обе стоили того, чтобы и впрямь иногда забывать об академической успеваемости. Не успели новоиспеченные студенты прийти в себя от первых впечатлений произведенных друг на друга, как в аудиторию вошел генерал Бляхов, настоящий профессор. В наступившей тишине он спросил:

— Какой главный вопрос истории?

— Еврейский, — осмелился вслух предположить Фридрих и удостоился заинтересованного взгляда Оли, хотя за взгляд Лены заплатил бы и подороже.

— Дурак, — отрезал профессор. — Это уже второй вопрос. Если не третий. Хотя, все-таки, скорее всего второй, отчего и можешь считать, что тебе повезло, потому что окажись он третьим, я бы мог расценить твою гипотезу, как дерзость, а мне лучше не дерзить. Но поскольку, скорее всего, еврейский вопрос действительно второй, у меня есть основания заподозрить в твоем ответе искреннее стремление приблизиться к истине, за что я не всегда караю, смотря какая истина, и кто к ней стремиться приблизиться. Запомните это хорошенько. А первый вопрос — это вопрос о власти.

— Но вы же спросили, какой вопрос главный, а не какой первый или второй, — заметила Оля.

Так, — сказал профессор. — Еще одно слово, девочка, и ты не поедешь волонтеркой в кибуц. Знаете, что это такое в кибуц не поехать?

Знали или не знали, но в кибуц мечтали поехать все. И на другой день поехали. Но другой день еще не наступил, и профессор Бляхов продолжил:

— Первый вопрос — это вопрос о власти! Вернее, источнике всякой власти. Поэтому большинство из вас до сорока лет не доживет, меньшинство будет всю жизнь мучатся, да еще как, на периферии, и лишь один дорвется до настоящей власти, и то вряд ли. Вы этого сами хотели. А мы вам поможем. Вот кто мне ответит на вопрос, отчего я, профессор и генерал, но даже в нашем городе, даже в нашем университете далеко не я самый главный, а вот, скажем, кто-нибудь другой — и не генерал, и не профессор, а возглавляет целый город, а то и округ? Молчите? Итак, сегодня же вечером отправляемся в кибуц под видом сбора винограда, но искать будем источник власти. Вопросы есть? Нет? Тогда отвечу: виноград собирать все равно придется, причем в этом смысле мы ровным счетом ничем не отличаемся от рядовых кибуцников и кибуцниц, которые тоже собирают виноград, но ищут при этом что-то совершенно другое, но, скорее всего, то же, что и мы, потому что ничего другого люди, как правило, и не ищут. Ребятам взять в дорогу вилы, ножи, топоры, охотничьи ружья, газовые баллончики и полу гвардейские четверть минометы, в общем, все, что дома плохо лежит и может пригодиться для нанесения тяжких телесных повреждений, ибо нет ничего хуже братоубийственной гражданской войны, но гражданского мира история человечества вообще никогда не знала, в чем вам скоро и предстоит убедиться. Если будут спрашивать, есть ли среди вас религиозные евреи, а спрашивать будут обязательно, отвечайте правду, одну только правду и ничего, кроме правды, каждый по своему разумению.

Оля подняла руку. Бляхов выдержал долгую паузу, но и Оля ее выдержала, рука не опустилась. Наконец, генерал-профессор снял пенсне и кивнул.

— А девочкам тоже брать в дорогу вилы, ножи, топоры, охотничьи ружья?

— И вату, главное, не забудь, — целиком сосредоточившись на вытирании стеклышка платочком, удовлетворил ее любопытство наставник.

Кибуц оказался каким-то чересчур дальним, добирались в те края всю ночь поездом, в убитом жизнью вагоне, степень комфортабельности которого не покоробила бы и спартанцев. К Лене, а ничего более сексуально привлекательного, чем она, Фридрих не мог себе вообразить, было, естественно, не пробиться. Юноши превосходили сами себя, стараясь сразить избранницу курса еще только своим интеллектом, а она, не оказывая никому явного предпочтения, была самым благодарным зрителем, какого может пожелать себе исполнитель. Ни одна, даже самая жалкая из реприз, не оказалась обойдена ее поощрительной реакцией. Мало-помалу, первая часть турнира — соревнование на поприще искусств и эрудиции — подошла к концу, однако Лена ничуть не торопилась с оглашением вердикта — каждый волен был считать себя либо лидером гонки, либо, по крайней мере, не безнадежно отставшим.

Плавно перешли к молодецким забавам. Молодой человек, пять минут назад вполне сносно исполнивший под гитару и стук колес арию Ангела Божьего из «Летучего голландца», вынужден был, снедаемый ревностью, наблюдать, как один из соперников прежде ничем, кроме мгновенного умножения в уме трехзначных чисел не отметившийся, теперь запросто покуривает, стоя на одной руке. Словно включившись в испытание удали, вагон пуще прежнего затрясся, заскрежетал и заскрипел всем, чем мог, но акробат и не думал уступать завоеванных позиций.

— А ты чего вместе со всем народом на руках не стоишь? — к Фридриху подсел сам староста группы, вчера назначенный на эту должность высшим руководством.

— А ты чего?

— А я и так уже староста. Как думаешь, кого раньше трахнут, Лену или Олю?

Фридриху стало совсем неуютно, что ничуть не огорчило старшего товарища:

— Конечно, Олю, — объяснил он. — Потому что она тихоня. Вот, где она? Ты ее видишь? И я не вижу. Может быть, ее уже трахают, а она об этом и не догадывается. Знаешь, где я служил?

По старосте было заметно, что отслужить он успел.

— Отслужил я ратником при монастыре Святого угодника Стефана в Нижнем Египте, охранял фрагмент траверзы внутреннего киля Ковчега Завета. Слыхал про такой?

— Я в килях и траверзах ничего не понимаю.

— И я в них ничего не понимаю, иначе бы подался в политехнический, а не в гуманитарии попер, стыдно в мошаве сказать, спрашивают, кем же ты будешь, а я, что ответить не знаю, ведь не объяснишь же, что филологом — засмеют. А то и заплюют. Народ, знаешь, какой. Люто социал демократов ненавидит. Но власти социал- демократической предан, потому что она, он и есть.

В общем, не поймешь, кого бить будут, когда время придет, но филологов точно всех вырежут, сильно на них народ осерчал. А инженеров, может, кого и оставят. Однако его преподобие отец Калистрат, младший хранитель траверзы внутреннего киля, человек строгий и незлобивый, большой любитель нильской сельди и один из крупнейших специалистов в области трансцендентальной археологии, благословил меня на филологическое служение и лично рекомендацию написал раввину-настоятелю. Значит, ничего о ратниках Траверзы Завета так-таки и не слыхал?