Пётр Межурицкий - После мюзикла

Прощай, империя Петра,
ты слишком чёрная дыра,
хоть вместе с этим заодно
ты всё же светлое пятно.

Сквозят забвения травой
и ты сама, и Пушкин твой,
и модам быстротечным дань,
и близкий классово юань,
и с лишним трёх веков кора, —

прощай, империя Петра,
страна штыка и пули-дуры,
заслуженной радистки Кэт,
рабочих и номенклатуры,
как о тебе сказал поэт
в эпоху старины глубокой,
который век назад тому,
что не могло не выйти боком
не будем спрашивать – кому.

Жвачку смерти дожую,
гладя против шерсти я, —
за окошком дежавю —
вот и все известия.

Правит бал всё та же знать,
плебс всё так же прост, поди —
из торговцев Храм изгнать
невозможно, Господи.

Лжепалестина и Лженовороссия,
что-то запутался в этом вопросе я,
что-то сомненья гнетут, —
знай себе скалятся мордами псиными
здесь и сейчас под родными осинами,
словно бы весь я не тут.

Словно бы где-то на улице Алленби
или, допустим, на крейсера палубе,
или в гвардейском строю
на выпускном, предположим, экзамене
под чужеземным развёрнутым знаменем
мне хорошо, как в раю.

Словно бы с энтузиазмом профессора
в данном забеге на летопись Нестора
ставлю на зависть врагу,
хоть и доказано выше, что вроде бы
весь я не тут, да и наши не в городе,
с чем их поздравить могу.

У Бога вечно катастрофы—
где не цунами, там торнадо—
я посвящаю эти строфы
всему тому, чему не надо,
а мне бы там, где вечер томен,
хранить бы голову в панаме,
не понимая, а на что мне
жизнь без торнадо и цунами,
с ленцой заказывать бы кофе,
зазря теряя время всуе,
и напевать соседке Софе
о том, как жаль, что спит Везувий, —
как это было б охрененно
среди платанов и акаций,
а то у нас опять сирена,
опять в убежище спускаться.

Как русский и еврей,
боюсь я сентябрей,
когда цена мне – грош,
да и октябрь хорош.

1.
О Волга, колыбель Некрасова,
любил ли кто тебя так классово
и в то же время столь неистово? —
об этом я спрошу у пристава,
в чём ничего нет непотребного, —
и не простого, а судебного.

2.
Гей, родимая сторонка,
парк культуры, оборонка,
дачка, удочка, гамак,
синагога и продмаг,
пионеры, аксакалы,
пот кровавый, даль и близь,
но просрали идеалы,
в олигархи подались.

3.
С чистенького листа
впишется в послесловие
паки и паки стан,
не говори: «Московия».

4.
Русский мир, как мир арабский,
разумеется, не рабский
и отнюдь не агрессивный,
но сугубо прогрессивный
на подъеме и на спуске, —
и арабский мир, как русский,
потому что лучше краж,
например, Арабский марш…

Те же скрепы и ключи,
хоть арабский не учи.

5.
За державу не обидно,
каждый ею сыт от пуза, —
на коляске инвалидной
герб Советского Союза,

за коляскою колонны
держат шаг, полны отваги,
примадонны бьют поклоны,
беззаветно служат маги,

экзекуцией стрелецкой
утро красит быт над бездной, —
хорошо в Стране Советской,
лучше только в Поднебесной.

6.
Коль славен Господь в Палестине,
а где ещё славен Господь,
то дело совсем не в осине,
на коей болтается плоть.

Неважно, какой там синоним,
а паче того – эвфемизм,
что может быть славным в Сионе?
Естественно, лишь сионизм.

А где-то в России плотины,
в труде, не считая невзгод,
возводит народ Палестины,
церковный советский народ.

7.
Рабочий Травкин, адвокат Макаров…
Страна неисчерпаемых кошмаров
и сердце надрывающих красот,
ничто тебя на свете не спасёт, —

а встанет или нет из гроба Сталин,
вникать не будем в мелкие детали.

8.
Каков прогресс,
таков римейк:
—Христос воскрес!
—Воистину не фейк!

9.
Я без Парижа не могу
жить ни пешком, ни на бегу,
ни в сладком, ни в кошмарном сне,
ни просто так и ни зане —
старо? Да что ты говоришь!
Я все равно хочу в Париж
и даже в мыслях не зову
Москву, Москву, Москву, Москву…

10.
Какие есть на свете города,
не города, а сущая беда,
куда и писем лучше не пиши
и даже не точи карандаши,

тут миг любой считай что навсегда, —
и страны есть такие, господа.

11.
Кого сильнее и богаче,
а уж умнее, так тем паче,
Россия? Бога? По секрету,
как ни печально для осанн,
скажу тебе, что Бога нету,
как будто ты не знаешь сам,
и, может быть, не будет долго,
и нет в Нём никакого толка
не вдруг и сразу и теперь лишь,
и ты не зря ничуть не веришь,
что будто жмёт Он на педаль,
а все равно Россию жаль.

12.
По ком звонит, не знаю, рында —
не счесть веков, планет и стран —
но за Россию мне не стыдно,
и мне не стыдно за Иран,
каков ни есть империй фарт, —
прощай, немытый халифат.

13.
День придёт и грозный Шеф
утвердит за пунктом пункт
Свой очередной гешефт
под названьем «Русский бунт»,
то бишь кто-то из князей
раскурочит мавзолей,
а кремлевские куранты
разберёт народ на кванты,
как нам в точности и лгал
Шефом избранный кагал.

14.
Родовая знать
извелась в бессилии —
как теперь узнать
гоя по фамилии:
скажем, Коломиец —
гой или ариец?

15.
Всё давно уже в полном говне,
но поётся по-прежнему всласть,
и, выходит, его эта власть,
как его навсегда Шаганэ, —
ну и, собственно, что из того,
если кончилось время его?

16.
Мир на две трети обнулив,
заходит парусник в залив,
чтоб на оставшуюся треть
благополучно умереть,
мечтая в старом добром стиле
в день знаменательный такой
о натурально полном штиле,
хотя и штиль ему на кой?

17.
В церкви я сказал иконам:
«Все равны перед законом,
хороши иль нет законы», —
и заплакали иконы.

18.
Со смертью каждого вождя
Россия воскресает,
и парится народ, следя,
как по полю, босая,
нисколько не боясь росы,
идёт-бредёт девица,
и нет в руках у ней косы,
и не остановиться…