Пётр Межурицкий - После мюзикла

А вот и Киев-мать,
что мудрено понять,
где мечен Бабий Яр
для киевских бояр.

Ты смотришь через не могу,
не подавая вида,
на город, что исчез в снегу,
как в море Атлантида,
и знаешь то, что знает каждый,
хоть франкмасон, хоть печенег, —
и море высохнет однажды,
и, может быть, растает снег.

Чем в ужасе решать задачи
во имя собственной удачи,
не лучше ли с утра в шезлонге
сидеть и думать о Кинг-Конге,
Джульетте, Гамлете, Гавроше—
короче, только о хорошем?

И если не в облом бороться
за веру, родину и трон,
то можно и о «Черноморце»
поразмышлять, ловя ворон.

Кому-то враг Меркуцио,
кому-то друг Горацио,
тут, предположим, Турция,
а там, допустим, Франция,
те, скажем, типа ленинцы,
а эти чисто разинцы,
кто трудится, кто ленится,
но в общем нету разницы.

Дней святых угодники
и традиций вестники—
Ленин на субботнике,
Троцкий на воскреснике.

Не знаю, мир наш безупречно
устроен или не вполне,
но говорят, что Я не вечно,
а только временно во мне,
чем каждый, якобы, и дорог, —
такой вот в личном плане морок, —
не убоись, душа моя,
ты мне и я тебе не ворог,
и пусть кто хочет – сушит порох,
ничто не вечно, кроме Я.

Подумаешь, желток-белок,
но пуле-дуре не чета,
и прав был Александр Блок
в том, что не стоит без щита
в жизнь приходить, хотя б на срок,
ни для восторженных оваций,
ни страхов ради, ни дорог,
ни просто так потусоваться.

А чего мне глядеть вперёд,
вычисляя, за что бороться, —
инородцы и есть народ,
а начальники – инородцы.

Было так и пребудет впредь,
и хоть вывернись наизнанку,
продолжается круговерть,
кто бы там ни крутил шарманку.

Известный творец неизвестных поэм,
не хвастая, любит рассказывать всем,
что в гости приходит к нему во дворец
известных поэм неизвестный творец
во всей своей, падла, сермяжной красе,
чему сопричастны практически все.

Бывают засухи и ливни,
и если Библия не врёт,
народа нет жестоковыйней,
чем Богом избранный народ.

Forever вот тебе and ever
в краю свиданий и разлук,
где с юга Нил течёт на север,
а Волга – с севера на юг.

Я застрял бы лучше в лифте,
чем, допустим, жил в Египте,
но и там ведь есть народ,
если радио не врёт.

Просто лезет вон из кожи
тот народ и день и ночь,
так меня терпеть не может —
чем же мне ему помочь?

А в России, а в России
на руках меня носили,
вспомнишь – прямо Страшный суд:
и не хочешь, а несут.

1.
Со встречи с кесарем раввины
навстречу Богу шли с повинной,
как будто это их вина,
что жизнь по-прежнему одна,
хоть и невесть какая цаца,
и с ней приходится считаться,
что если возжелает кесарь
явить такую благодать,
то, значит, будет, как профессор,
раввинам лекции читать,
и чашу ту испьют раввины
до дна, а не до половины.

Прости, Господь, мои мне речи,
которые внушает плоть,
но киснуть с кесарем на встрече
не дай бог и Тебе, Господь.

2.
На встрече барина с холопами
холопы лопали и хлопали
и выражали умиление,
причём вперёд на поколение,

а гость собрания из Ливии
отметил, закрывая прения,
что не было житья счастливее,
естественно, со дня творения.

Никто не вечен под Луной,
ни сам Адам, ни даже Ной,
и зря иллюзий ты не строй:
на Марс отправится герой
и там, на Марсе, скажет: «Ой,
никто не вечен над Луной».

Что к этому добавить мне?
Никто не вечен на Луне.

Пускай и впрямь отважный лыжник,
когда в него попал булыжник,
буквально не повёл и бровью,
но знает каждый эрудит:
спорт иногда вредит здоровью,
а может быть, всегда вредит.

Оглядись: повсюду храмы,
как партийные программы,
космос стелется плащом—
от молитвы и до мата,
что ни слово, то цитата—
ну чего тебе ещё?

В этой, так сказать, юдоли
для души парад раздолий:
до ближайшей до звезды
минимум сто лет полёта,
да ещё через болота,
вероятно, без еды.

Крыть и впрямь, выходит, нечем:
полный кайф мне обеспечен,
сам собой налажен быт,
добродетелей носитель,—
умирая, свет гасите
и не забывайте стыд!

Да какой там гексоген—
воды Стикса на дворе:
до свидания, Гоген,
здравствуйте, Гюстав Доре!

Туда, где выстрелы в затылки,
шли с воли, Господи, посылки,
и словно ей необходимо,
почти не ошибалась почта,
что логики не так уж мимо,
хотя рехнуться можно точно.

Тот свет, конечно, есть,
и что занятно, кореш,
чем долее мы здесь,
тем реже с этим споришь.

На фарт белить рядно —
наш эксклюзивный метод,
как будто всё одно,
какой из светов этот.

Россия – сфинкс? Какой там хрен —
она всего лишь Карфаген
от Колымы до Сталинграда,
но это из другого ряда.

Такой вот микс,
как страшный сон:
Россия – сфинкс,
Майдан – Сион,
чем знак нам всем особый дан,
хотя какой Сион Майдан.

Первый бал Наташи,
засветиться дабы, —
на балу все наши
мужики да бабы,

образ благодати
воплощает прима,
и рукой подати
чуть ли не до Крыма.

С начала дней мир слышит эту арию
и до последних дней, держу пари, —
всё развивается по худшему сценарию,
который лучший, что ни говори.

И очень может быть, раз так ей дадено,
не только ради Божьего словца
свергается с небес на землю гадина
и мёртвых воскрешает на живца.