Пётр Межурицкий - После мюзикла

19.
Проснуться утром чем попозже —
поближе к вечеру, возможно, —
не торопясь покинуть ложе,
играючи достать из ножен
меч, засветиться на дуэли
и умереть в своей постели
как добрый малый, вплоть до бала,
и снова выйти из пике —
кого б, скажи, не забодала
жизнь от народа вдалеке?

20.
Схожденье благодатного огня,
товарищи, не полная фигня,
но чудо, что является на бис,
а кто не верит, тот не коммунист!

21.
Пройдя процесс люстрации
задолго до ГУЛАГов,
отдельно взятой нации
пришлось призвать варягов.

22.
Его величество Народ
придумал спички, пьянки, World,
мышьяк, шнурки с ботинками
и Библию с картинками.

23.
Сейте разумное, доброе, вечное,
сейте безумное, злое, конечное,
с пользою сейте и сейте вотще
или, в натуре, не сейте вообще,
мантрой живя: «Же не манж па сис жур»,
только спасибо я вам не скажу,
если мне внутренний голос не врёт,
искренне ваш,
богоносец-народ.

Назревает вопросец,
чист он или не чист:
был народ-богоносец,
стал народ-сатанист?

Как там ваше здоровьице
и живётся ли всласть?
Власть теряя, становится
богоносицей власть.

Обошлось не без базаров —
Белый свет исчез с радаров,
может, вследствие теракта,
может, двигателей сбой,
может, человечий фактор,
но никак не сам собой,
что и есть свобода света,
хоть не каждый верит в это.

1.
Мы с тобой живые существа,
во дворе у нас шуршит листва,
и в связи с безделицей такой
на душе моей почти покой.
2.
Летит космическое тело—
ему до нас какое дело,
ведь если и загонит в гроб
ошибок методом и проб,
то, безусловно, не со зла,
хоть вероятность не спасла.

А если никакой не случай
его послал, то разве лучше,
ты спросишь, смыслы постигая?
Ты понимаешь, дорогая,
пускай фигня вся ваша йога,
но всё-таки не безнадёга.

3.
Ну не надо про мороз по коже,
тот, что пробирает до кости,—
красота себя спасти не может,
как же ей прикажешь мир спасти!

Но ишачит дворник на посту,
добрый он сегодня или злой,
и опять спасает красоту
граблями, лопатою, метлой.

4.
Зачем по части огорчений
жизнь выше наших сочинений,
или зачем, и правда, ты
прекраснее любой мечты,
а во дворе шуршит листва
уже вне рамок естества?

Не то чтобы чёрт нам не страшен
и в радость дразнить шалуна, —
за детство счастливое наше
спасибо, родная Луна.
Ночное, и вправду, светило,
в дни мира, а паче суда,
пускай не всегда ты светила,
но всё-таки хоть иногда.
В бессмертие веря едва ли
и даже в мечтах не вольны,
мы пуще спасения ждали
холодного света Луны.

«Мир состоит из пластилина,
в чем главная причина сплина», —
учил философ Комаров,
пока душевно был здоров,
но будучи напуган сном
о квадратуре парадокса,
мыслитель двинулся умом
и от своих идей отрёкся.

Кто в истины попался сети,
тому плевать на всё на свете —
он званый гость в чертогах Бога,
смешны где происки врага,
но стоит сбрендить хоть немного,
как жизнь обратно дорога.

А ведь в самом деле было ж:
Ферлингетти, Чеслав Милош,
Эзра Паунд, Элиот —
мать его, культурный код
джентльменского набора,
близкий сердцу матерьял, —
кто на это клал с прибором
тоже что-то потерял.

Мяучит кот, шипит змея,
пищит комар, и знаю я,
что на своём ковчеге Ной
не наслаждался тишиной.

Заряжаю монолог,
просвещаю, как фонарь:
царь, конечно же, не Бог,
ну а Бог, конечно, царь —
абсолютнейший монарх,
сотворивший этот прах
и стоящий над душой,
как большой.

И когда Он шлёт поклон,
пешим ходом или вплавь,
сразу пропадает сон
и, в известном смысле, явь.

День и ночь на каждом сайте
от всего меня спасайте,
в каждой что ни есть стране
вспоминайте обо мне
дома и среди дорог,
в стае и покинув строй,
потому что, видит Бог,
я не царь и не герой.

Ну что сказать: пришла весна,
и вот опять пуста казна,
хотя душа полна любви,
как ты на дуру ни дави.

Если мир устроен зряче,
то хотел бы я понять,
от кого и кто нас прячет
день за днем, за пядью пядь?

Что устроит личность эта,
если на своем пути
срока до конца и света
не сумеет нас найти?

И не знают зверь и птица,
ни мудрец, ни идиот,
что же, собственно, случится,
если всё-таки найдет.

Но терять не стоит духа,
если есть на свете кров,
упакованный так глухо
в бесконечности миров.

У моря или у реки
за столиком сидели
и ждали смерти старики —
уже на самом деле.

Когда-то дерзкие мужи,
они, устав стареть,
как то, что надо заслужить,
приваживали смерть.

Одежд их воскрешал покрой
эпоху индпошива,
и смерть, пленяясь их игрой,
за ними не спешила.

Блюдя таинственные узы,
порой будя во мне альфонса,
не раз ко мне являлись музы,
и хоть бы раз явился спонсор
или хотя бы меценат,
чему свидетелем Сенат,
который знает всё о каждом
таком и не таком уж важном,
всю жизнь считающем ворон
среди патронов и матрон, —

ну да, они себе Мистрали
нарисовав в обмен на Крым,
Европу грешную просрали,
в чём, собственно, и весь мейнстрим,
и спросит варварское рыло:
«А что, Сенат, будь трижды здрав,
при цезарях иначе было?» —
и варвар снова будет прав,
а через месяц в личном блоге
напишет первые эклоги.

Куда-то благость делась,
Закон уже не свят,
не знаешь, что, бля, делать,
и кто, нах, виноват.

Проходят, прямо скажем, годы,
а вечер всё такой же томный:
свобода лучше несвободы,
и экономика должна быть экономной,

решают всё, конечно, кадры,
стоит на тумбочке дневальный,
летят скворцы, стенают барды,
«Крымнаш», как говорит Навальный.

Если, скажем, в час досуга
мужики …бут друг друга,
то в числе других забот
это Родину …бёт.