Мег Вулицер - Исключительные

— А это и правда здорово, — сказала Жюль. Итан продолжал массаж в молчании, и Жюль отложила книжку, перевернув ее корешком вверх, и закрыла глаза. Его руки двигались поверх свободной футболки, в которой она спала, и каким-то образом одна рука задела ее талию, и когда, как ни странно, жалоб не поступило, рука скользнула вверх и обхватила ее грудь, а пальцы схватили ее сосок. Словно внезапный разряд тока пронзил все и вся: Итана, Жюль, руку, грудь, сосок. Итан не мог пошевелиться, и Жюль, судя по всему, тоже не могла. Наконец, выйдя из транса, вызванного приятным физическим ощущением, и внезапно как бы вспомнив, кто они такие и, и что на самом деле только что произошло, она спросила:

— Итан, что с тобой не так ?

А затем он был изгнан в спальный мешок и забрался в него, как зверь в пещеру.

— С чего ты взял, что так можно? — спросила она. — С чего ты взял, что между нами что-то может быть? Ты парень моей лучшей подруги.

— Я не знаю, — сказал он, не глядя ей в глаза. Потому что мы любим друг друга — вот каким был бы честный ответ. Потому что пусть я уже давно встречаюсь с Эш, но когда все идет наперекосяк, я возвращаюсь к желанию, которое всегда во мне и которое останется со мной до самой смерти.

О том, что произошло в спальне Жюль в Баффало, никто из них не говорил много лет. В конце концов, Жюль однажды заговорила об этом, когда они находились наедине, небрежно назвав данный случай «соском Баффало». Так это и останется в их памяти навсегда. «Сосок Баффало» стал секретной фразой, намекающей не только на это конкретное событие, но и на любое ошибочное действие, которое человек мог совершить из похоти, слабости, страха или вообще почти чего угодно человеческого.

— Она к тебе вернется, — сказала Жюль той ночью, когда они засыпали порознь. — Помнишь, как она выгнала меня из квартиры родителей после того, как я ходила к Кэти Киплинджер в кофейню?

— Да. Но именно она предала меня в данном случае. Предала она, а жду теперь ее — я. Как так получилось?

— Все дело в Эш. Просто с ней так всегда.

Расставание Итана и Эш было невыносимым для них обоих. Оба звали Жюль и жалобно обсуждали тяготы жизни друг без друга.

— Он — часть меня, — сказала Эш, — и я каким-то образом на мгновение забыла об этом, а теперь мне просто невыносимо без него. Это как фантомная боль. Он мне нужен. Как будто мне было надо переспать с кем-то еще, чтобы понять, как сильно он мне нужен.

А Итан продолжал говорить:

— Я больше не могу это терпеть. В смысле, я просто не могу это принять , Жюль. Ты учишься на психолога. Объясни, как девчонки мыслят. Расскажи все, что мне нужно знать, потому что я чувствую себя так, будто ничего не знаю.

Однако в итоге парочка все же воссоединилась, вновь растворяясь друг в друге. Эш никогда не слышала о «соске Баффало», да и по какой причине она могла бы о нем узнать? Теперь они с Итаном жили в однокомнатной квартире, сразу за авеню А, на 7-й Восточной, опасной улице, кишащей наркоманами и дилерами.

— Мне не очень-то тут нравится, — сказал Гил Вулф, когда они с Бетси приехали в гости, и они сразу же купили в местной скобяной лавке самый дорогой замок из титана. Эш с Итаном было по 25 лет, самый подходящий возраст для начала совместной жизни, но еще слишком рано для размышлений о браке, этом далеком официальном мероприятии.

Но Гил не планировал говорить ни о браке, ни об Эш вообще. Казалось, он полностью сосредоточился на Итане, узнав от дочери, что тот бросил работу. Казалось, он хотел предложить Итану свою помощь в качестве отца и наставника, зная, что собственный его отец хладнокровно и безответственно бросил их с матерью. Итан надел тонкий коричневый галстук с коричневой же круткой, коротковатой в рукавах, а его волосы были тщательно уложены с помощью мусса, придавая буйным кудрям подобие аккуратности. Он опустился в обитое мягкой кожей кресло со стальными подлокотниками, прямо напротив отца Эш в офисе в нижней части Лексингтон-авеню, в компании, что теперь называется «Дрексель Бернхэм Ламберт». Небо за окном было будто испачкано облаками, и город, видневшийся сквозь него, казался каким-то чужим — а Итан ощущал, что и сам он будто не в себе.

— Так чем думаешь заняться теперь? — спросил Гил Вулф.

На его столе стояла одна из этих игрушек-релаксаторов, маятник Ньютона, популярный у всяких директоров. Итан очень хотел дотянуться до этих шариков и запустить, но он знал, что стоит держать руки при себе и стараться не выглядеть невротическим клубком оптоволокна, его нервные окончания искрились и пылали.

— Ума не приложу, Гил, — сказал Итан.

Он улыбнулся, словно извиняясь — как будто его панибратство могло обидеть финансиста. Здесь каждый мужчина знал, что делать дальше . Офисы «Дрексель Бернхэм Ламберт» в 1984 году были оживленными, как ипподромы. Все здесь хотели зарабатывать деньги и знали, как это сделать. Итан был лишним в этом мире больших денег. Сегодня, прежде чем пропустить наверх, ему дали карту посетителя, и он нацепил ее на лацкан, прежде чем войти в лифт, чувствуя, что вместо ПОСЕТИТЕЛЬ на нем написано ПОСТОРОННИЙ. Тем не менее он не мог отрицать особое чувство , химическую реакцию, когда помощник Гила появился в комнате ожидания, чтобы проводить его.

— Мистер Фигмен? — уточнил молодой человек. — Я Донни. Прошу сюда.

Донни был ровесником Итана, носил консервативный темный костюм и накрахмаленную рубашку. Никакой школы искусств! Вместо этого он поступил в Школу бизнеса Уортона. Хотеть делать деньги и делать их сейчас стало куда более престижно; президентство Рейгана так или иначе изменило атмосферу. Теперь люди говорили о своих финансовых менеджерах с придыханием, как будто описывали художников. О самих художниках говорили более откровенно, с точки зрения их ценности. Особенно хорошо это было заметно в области изобразительного искусства, где владельцы галерей теперь делили внимание со своими знаменитыми художниками. Недавно разбогатевшие спускали кучу денег на недавно прославившихся, и что в бизнесе, что в искусстве все казались одинаковыми, взаимозаменяемыми, покрытыми идентичной глазурью с экстрактом денег, будто их всех облизала одна волшебная собака. Даже художники, которые еще не стали знаменитыми, рвались в этот мир, позволив себе стать незаметным развлечением на некоторых вечеринках в верхнем Ист-Сайде. Когда подавали суп, все выжидающе смотрели на них — это значило, что им представлялась возможность поговорить о Вермеере и «свете». Или о Дюшане. Или о новых молоденьких хулиганах мира искусства. А затем, в финале — чем незаметнее, тем лучше — о своих работах. И это касалось не только изобразительного, но и всех остальных видов искусства.