Ференц Мора - Дочь четырех отцов

Но как быть несчастному писателю в день Святого Панталеона, когда неподвижный воздух обжигает, словно расплавленный свинец, чернила сохнут на кончике пера, а бумага липнет к рукам? И все это — еще полбеды, а настоящая беда — ослепительный свет, безжалостно бьющий во все закоулки, высвечивающий бескровный скелет мечтаний, не терпящий сумрака, иссушающий фантазию. Я видел прорехи в ткани романа, видел белые нитки, забытые там, где было сшито на живую; видел, что в тех местах, где должно прилегать, слишком широко, а где необходим свободный покрой — обужено. А того, что скроено прилично, я не умею как следует сшить. Бравый соблазнитель в галстуке удался на славу, теперь он, помимо всего прочего, декламировал стихи, причем не откуда-нибудь, а из Новейшего Алфельдского справочника для шаферов; с барыней-натурщицей тоже все было на мази, вопрос состоял в том, как мне подстроить их встречу? Художник застанет их на Божьем острове in flagranti [137] На месте преступления (лат.). и повесится на первом суку — это дело решенное, а вот как поступит рыбак? Прочтет над ним молитву и пойдет себе удить рыбу?

Сидя в комнате нельзя было ничего придумать: она была раскалена, как печка, и всякая мысль в ней немедленно сгорала дотла. В садике при почте солнце палило с такой силой, что листья казались прозрачными. Попытка укрыться под большими ясенями церковного сада тоже ни к чему не привела: я мог думать лишь о том, как мы бродили здесь накануне вечером с Андялкой, — она щебетала, словно птичка, и сияла от радости, как наливное яблочко в летний день. Впервые на моих глазах она так радовалась жизни, а я никогда еще не чувствовал так остро, как она мне дорога. Я впитывал каждый ее жест и теперь принялся перебирать прекрасные мгновения вчерашнего вечера. Вот у этой жимолости она бросилась мне на шею: «Господин председатель, до чего же прекрасна жизнь!» Вот тут она нацепила на ухо сережки из шиповника и встряхнула головкой с серьезным видом: «Знаете ли вы, господин председатель, что ничего нет на свете лучше лирики?» Разумеется, знаю, — улыбнулся я; не заводить же мне с тобою споры об эстетике, глупышка, ты сама — прекраснейшая поэма из всех, когда-либо сочиненных Создателем! А вот тут, на нежном, блестящем песке, остался след ее изящных башмачков, похожий на тисненную золотом букву «V» из старинных кодексов [138] Кодексы — вид средневековых книг. В Венгрии около 50 таких рукописных книг XV–XVI вв., написанных в основном монахами францисканского и доминиканского орденов. . Наклонившись, я измерил его и немного устыдился. Мне вспомнилось, как студент Барнабаш из «Суровых времен» Жигмонда Кеменя [139] Кемень Жигмонд (1814–1875) — венгерский писатель, публицист. Роман «Суровые времена» написан в 1862 г. вычислял размер ножки барышни Доры по украденной подвязке. Э-э, ну и что с того? Ведь это лучшая математика в мире!

Роман Кеменя заставил меня вспомнить о моем собственном романе. В это время я как раз подошел к дверям церкви. Эге, да ведь это, пожалуй, единственное прохладное место во всей деревне. Солнце уже перевалило за купол, там, внутри, по углам, в нишах алтаря, должно быть, царил приятный полумрак — как раз то, что мне нужно. Там, наверное, прекрасно работается: в тишине и прохладе, на трехсотлетней скамье, в окружении добрых старых святых.

Не откладывая в долгий ящик, я сходил домой за ключами от церкви. Я себя знаю: если уж мне вздумалось работать в храме, я непременно должен это сделать, потому что в любом другом месте не напишу ни строчки.

Я уселся на последнюю скамью, в ногах у какого-то лысого святого, с кроткой улыбкой взиравшего на меня с кирпичного постамента. Рекомендую всем моим коллегам: если вам изменит вдохновение, найдите статую улыбающегося святого, и обызвествленная вена наполнится свежей кровью. Перо мое неслось по бумаге как бы само собой — и неудивительно: стоило на пару минут оторваться от работы, как я ловил на себе улыбки всего Эдема. Сколько жизни в этих грубоватых, примитивных, намалеванных малярной кистью деревенских картинах-просто поразительно! Будь я министром культуры, непременно поместил бы кое-что в городские соборы, пусть бы новомодные ученые живописцы поучились естественности! Белый голубь из Святой Троицы на главном алтаре, казалось, вот-вот взлетит и закружится надо мною. Милостивый боженька улыбался мне с бесконечной добротой, словно всеобщий дедушка, готовый принять в объятия целый мир, бог-сын простирал ко мне израненные руки. Даже безголовый Рох, казалось, был вполне доволен своей новой головой, а святой король в пестром одеянии держался необычайно прямо и тем самым как будто подбадривал меня: «Распрямись, сынок, выше голову, грудь вперед, живот убрать, твои годы — самый расцвет для мужчины!» Кафедральный архангел расправлялся с дьяволом в полном соответствии с правилами атлетического клуба, а дьявол, в свою очередь, фамильярно подмигивал мне: «Наплюй на все, старый греховодник, все равно рано или поздно попадешь ко мне на лопату!»

Внезапно внимание мое привлек легкий шорох; я поднял голову: в дверях возникла Андялка в белоснежном платье с лилией в руке. Опустив голову, не глядя по сторонам, она прошла прямо к алтарю Девы Марии, опустилась перед богородицей на колени, возвела на нее глаза и сложила руки, не выпуская белой лилии — ну прямо оживший ангел Габриеле Данте Россети [140] Россет и Данте Габриеле (1828–1882) — английский поэт и живописец, один из основателей группы прерафаэлитов. .

Она была так поглощена молитвой, что не слыхала, как я встал, подкрался к ней сзади и, перегнувшись через плечо, внезапно поцеловал ее в губы.

Святотатство? Не знаю. Пресвятая Дева улыбалась, как улыбаются не святотатству, а молитве, а божье око в золотом треугольнике над нашими головами засияло. Игра воображения? Агиография знает и не такие чудеса.

Все вокруг лучилось весельем, только Андялка ударилась в слезы. Правда, при этом она склонилась ко мне на плечо, обняла меня и проворковала, словно горлица:

— Значит, вы на меня не сердитесь?

Первый раз слышу, чтобы юная девица спрашивала у того, кто ее неожиданно поцеловал, не сердится ли он. Насколько мне известно, женщины вообще не задают таких вопросов. Возможно, потому, что неожиданных поцелуев не бывает: женщины всегда находятся в состоянии ожидания.

— Ежели вы простите мне мое пиратство, дорогая… — Я погладил ее по головке, но столь удачно начатому предложению суждено было навек остаться придаточным, так и не дождавшимся главного.

Кто-то кашлянул совсем рядом. Я оглянулся — Андялка соскользнула с моего плеча, как подрезанный вьюнок, — но в глазах у меня рябило, ведь счастье на несколько долгих мгновений сомкнуло мне веки. (Как странно, что счастье встречают с закрытыми глазами!) Я понял только, что это поп. Должно быть, священник из соседней деревни, что приходит сюда ежедневно служить мессу. Был он здесь и нынче утром, мы с ним еще побеседовали: он воздавал хвалу господу за то, что центнер пшенички идет нынче по семь тысяч монеток. Кой черт — прости господи — принес его обратно?