Валерий Хайрюзов - Приют для списанных пилотов [Повести и рассказы]

— У Самокрутова. У него же вездеход.

— Не даст, — уверенно сказал Бакшеев и, помолчав немного, спросил: — Как там у вас? Что нового?

— Зарубину встретил, сегодня Александру три года. Может, сходим, помянем?

— Надо же, а я забыл, — смутился Бакшеев. — Точно. Три года. Ты вот что, посиди, а я в магазин сбегаю. А то закроют.

Ему стало неприятно оттого, что не он вспомнил своего лучшего друга.

— Не торопись, — заметил Короедов. — Сейчас Мишка Мордовии подойдет, его и пошлем.

— Нет, я сам. Вы меня подождите, я мигом. — Нахлобучив фуражку, Бакшеев пошел к воротам.

— В новый магазин не ходи, очередь там, селедку в банках привезли! — крикнул вслед Короедов. — Зря простоишь.

— Ничего, у меня продавщица знакомая, без очереди отпустит!

Очутившись за воротами, Бакшеев ускорил шаг. Солнце, покачиваясь в такт его шагам, то поднимаясь, то опускаясь на кровельные крыши города, едва не натыкалось на острый сверкающий купол церкви. Раньше она служила для летчиков ориентиром, над ней они выполняли последний разворот перед посадкой. Вспомнив об этом, Бакшеев отвел взгляд от церкви, ощутив в себе внезапную, ничем не заполнимую пустоту.

Короедов оказался прав, в магазине была очередь. Кое-как пробившись к прилавку, Бакшеев протянул продавщице деньги.

— Это еще откуда такой бодрый выискался? — раздался сзади женский голос. — Нацепил форму и думает, можно без очереди.

— Женщины, мне ваша селедка ни к чему, мне всего лишь одна бутылка нужна, товарища помянуть, — громко и как бы извиняясь, проговорил Бакшеев.

До этого случая, надевая форменный пиджак и фуражку, он как-то не задумывался, имеет ли он право носить форму или нет. Надевал по привычке. В форме он чувствовал себя увереннее. И вот надо же, укололи. Бакшеев взял бутылку, сунул ее в карман и вышел на улицу.

— Иван Михайлович, притормози на минутку, — услышал он вдруг голос Ротова.

Бакшеев оглянулся. Напротив магазина стояли «жигули», возле машины Ротов. «Еще его мне не хватало», — досадливо подумал Бакшеев. Ротов захлопнул дверцу и подошел к Бакшееву.

— На ловца, как говорится, и зверь бежит, — сказал он. — Ты чего это, ушел из отряда и носа не кажешь?

— Не думаю, чтоб вы скучали без меня, — хмуро проговорил Бакшеев и посмотрел мимо Ротова.

— Торопишься куда-то?

— Сашке Зарубину сегодня три года. Ребята собрались, хотим к жене сходить помянуть.

— Да, это надо, — согласился Ротов. — Садись, подброшу, заодно и поговорим.

— Поговорить можно и здесь.

— Ну хорошо, давай здесь. — Понимающая улыбка скользнула по лицу Ротова и тут же пропала. — Как ты, Иван Михайлович, смотришь на должность помощника командира по штабной работе? Мы тут новую эскадрилью организуем. Все-таки родной отряд. Работу ты знаешь.

Бакшеев молча смотрел на своего бывшего командира: предложение Ротова не обрадовало его, скорее наоборот.

— Пустая затея, — сказал он. — Какой из меня писарь? Нет. Не пойду.

— Что, все из-за старого?

— Ты знаешь, Анатолий Алексеевич, не в тебе дело, — нахмурившись, заговорил Бакшеев. — Сидеть и писать липу я не могу… Наши руководящие документы хороши для комиссий, проверок. Они требуют одного, а в полетах случается другое. Выкрутился — прав летчик, попался — тут уж, извините, правы будете вы.

— А ты все такой же, — заметил Ротов. — Ты видишь одну сторону, другую ты не видишь. Я согласен, обстановка в полетах часто меняется, но летчик должен учитывать все. Для этого его и сажают в кабину. Ну, ругаем мы вас, наказываем, но в конечном итоге все ради общей пользы. А со временем инструкции меняются, документы пересматриваются.

— А люди? Знаешь, Анатолий Алексеевич, вот здесь, — Бакшеев постучал себя по груди, — происходит необратимое. Инструкция будет новой — хорошо, а человека не будет. Я тут недавно Заикина встретил. Без ног он живет.

— Сам виноват, — перебил его Ротов. — Сидел бы у костра, все было бы нормально.

— Дело не в костре, сам знаешь, — вздохнув, проговорил Бакшеев. — Один может все снести, другой быстро ломается.

Они помолчали. Бакшеев собрался уже было идти, но тут Ротов, не глядя на Ивана, сказал:

— Кстати, принято решение снять Потапихина. Я на днях с Фонаревым разговаривал. Так что зря ты меня упрекал.

Женя Зарубина жила в старом двухэтажном доме. Бакшеев не был в нем после похорон Александра. Так же как и при хозяине, напротив дверей стоял комод, слева у стены кровать, над ней фотографии. С одной из них удивленными глазами смотрел на гостей Сашка Зарубин. «Эх, Сашка, Сашка, — с горечью подумал Бакшеев. — Тебя-то уж никогда не спишут на землю».

Зарубин ушел из отряда четыре года назад после стычки с Ротовым. А началось у них с пустяка: в журнале технической учебы не оказалось подписи Зарубина. Ротов при всех отчитал его. Сашка полез в бутылку, стал доказывать, что подписи нужны для нечестных людей — поймать в случае чего, схватить за руку. Если бы это сказал летчик, Ротов бы еще посмотрел, как с ним поступить, но это сказал бортмеханик. Сашку отстранили от полетов. Зарубин написал рапорт и ушел техником на стоянку.

«Ротов — это паровой каток, — сказан он Бакшееву. — Он подминает всех и делает это якобы в благих целях. Ну ладно, стариков он еще побаивается, считается с ними, хотя бы для виду. Но посмотри, что он делает с молодежью. Он выравнивает их так, что они становятся на одно лицо. Не могу я работать с ним». Вскоре Сашка переучился на вертолет, вновь стал летать, правда, теперь в малой авиации. А погиб Зарубин обидно. Вертолет, на котором он летел, совершил вынужденную посадку. Дело было зимой. Экипаж провел двое суток в тайге. Сашка вызвался идти искать людей. Семьдесят километров он шел, потом полз по заснеженной тайге. И недотянул каких-то сто метров. Нашли его замерзшим на окраине поселка…

— Раньше от гостей дверь не закрывалась, а теперь… — подергивая губами, сказала Женя Зарубина.

— Женя, Женя, перестань… Мы-то пришли, — сказал Мордовии. — Я сегодня прилетел, только нос из кабины высунул, а Петька Короедов говорит: «Давай схожим к Жене».

— Я и не расстраиваюсь, привыкла. Правда, иногда хочется на все плюнуть и уехать куда глаза глядят, чтоб не напоминаю. Только куда ехать-то? — Женя молча смотрела в сторону. — Ну а ты как, Иван? — пересилив себя, спросила она. — Как живете?

— Да как тебе сказать? — пожал плечами Бакшеев. — Живем. Татьяна в авиационный поступает. Последний год дурила, говорила: в летное хочу. Я так и эдак, еле отговорил. Что поделаешь — моя порода.

— Ну а Лида, она-то где?

Бакшеев промолчал. Когда-то, еще до Лиды, Иван ухаживал за Женей, и, кто знает, не встреть он Лиду, могло быть все по-иному. Почему так произошло, он не знал. Но что случилось, то случилось. Женя вышла за Александра, и они стали дружить семьями. Часто он ловил себя на мысли, что Женю он знал лучше, чем свою Лиду. А ведь столько лет прожили вместе. Она так и не раскрылась перед ним до конца, что-то осталось в ней такое, чего она то ли не захотела показать, то ли он не сумел понять. Он думал, что во многом была виновата легкость, с какой он взял ее, и, быть может, от этого не было в его семейной жизни спокойствия. Как началось, так и пошло. А потом случилось то, что, собственно, и должно было случиться: Лида нашла другого. Может быть, надо было бороться за семью, а в нем заговорила оскорбленная гордость: променять его, летчика, на какого-то сопляка! Может быть, он оттолкнул Лиду сам? А что, если все забыть и попытаться начать сначала? Но как склеить то, что расколото, как переступить через самого себя?