Джули Коэн - Второй шанс

– Даже если ты везучая, это не значит, что у тебя не может быть плохих дней.

– Знаю. Но я так… устаю, Маркус. Ужасно устаю, пытаясь угодить тем, кому угодить невозможно.

Она сняла наволочку с веревки. Они с Маркусом уже промокли, капли дождя струились по ее голым рукам и стекали по шее.

– Просто иногда нужно угождать себе.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? В этом нет ничего сложного. Я бы хотела, чтобы хотя бы раз кто-то приготовил мне чай, а я смогла сесть и выпить его до конца, пока он не остыл.

Она сняла еще одну простыню. Они лежали стопкой у Маркуса на руках, белоснежная горка почти доставала ему до шеи. Она заметила, что у него в волосах лепестки, упавшие с дерева.

– Предложение все еще в силе, – сказал он. – Я в любое время угощу тебя чашкой чая.

Джо не знала, почему она это сделала. То ли из-за его предложения, то ли из-за лепестков у него в волосах, или из-за капли дождя, катившейся у него по щеке. А может, дело было в его голубых глазах цвета предгрозового неба или в его руках с охапкой мягких игрушек и простыней, на которых она спала.

Она шагнула вперед, встала на цыпочки, обхватила его голову руками и поцеловала в губы.

Они оказались теплыми. Она чувствовала на них капли дождя. Его щеки под ее ладонями были слегка колючими из-за щетины. Она слышала, как он резко втянул воздух от удивления, и какое-то мгновение просто вбирала в себя потрясение и удовольствие от поцелуя. Поцелуя в губы с мужчиной – прикосновения, которого у нее не было очень давно. Интимной связи с незнакомцем. Она чувствовала, как пульсируют его губы, как его сжатые руки прижимаются к ее животу, вдыхала запах дождя, чистого белья и слабый цитрусовый аромат его лосьона для бритья.

Все это произошло в один момент, не больше пары секунд.

А потом Джо поняла, что он не целует ее в ответ.

Она отшатнулась, исполненная чувства стыда.

– Извини, извини, пожалуйста.

Он выглядел ошарашенным. Ну еще бы, подвергнуться нападению соседки!

– Все окей, Джо.

– Просто ты был таким милым, и я… Не знаю, что на меня нашло.

– Все хорошо. Правда.

Руки Маркуса были заняты игрушками и выстиранным бельем. Он бы не смог ее оттолкнуть, даже если бы был из тех, кто может жестоко отвергнуть отчаявшуюся женщину постарше.

– Ты мне очень нравишься, – добавил он.

Джо подавила всхлип. Теперь он мягко ее отшивал.

– Это было ошибкой, – сказала она, – это ужасная ошибка. Я, как правило, не веду себя так. Мне правда жаль. Давай я возьму это.

Она начала забирать простыни из его рук, сворачивая их в мокрые клубки и избегая его взгляда.

– Я занесу, – мягко сказал он.

Она больше не могла выносить подобную доброту.

– Нет, я возьму, все в порядке. Я просто положу игрушки в эту простыню, как в большую сумку, видишь? Все в порядке. Все хорошо.

Она бросила приготовленную простыню на траву и начала складывать туда игрушки, чувствуя его руки так близко, его взгляд на ней, дождь в его волосах, влагу его губ, его запах, о господи…

– Джо…

– Спасибо за помощь, я правда очень благодарна, извини еще раз.

Она положила Ирвинга поверх кучи и собрала углы простыни, превратив ее в большой мешок. Нужно будет перестирывать. Ей нужно будет все начинать с начала.

– Я правда не…

– Пока, – выдавила она и убежала в дом.

Мокрые простыни били ее по ногам.

Лидия бежала.

Во время бега все становилось понятнее. Мир вокруг нее замедлялся. Ее тело со всеми его странными желаниями и потребностями концентрировалось исключительно на том, чтобы ставить одну ногу перед другой, двигать руками, дышать легко, бежать легкой рысью и преодолевать мили.

Раньше она бегала с отцом, когда была маленькая. Они бегали в парке, круг за кругом. Отец купил ей настоящие беговые кроссовки, синие с красным и серебряным, и у них были одинаковые футболки с Суперменом. Ее маленькие ножки быстро уставали, но отец, кажется, мог бежать вечно. Он участвовал в марафонах. Когда у нее начинало колоть в боку, он сажал ее на плечи, и она, смеясь, вытягивала руки, пытаясь достать до листьев на деревьях.

Это было одно из самых ярких воспоминаний о нем.

Лидия бежала, не глядя по сторонам. Тротуар был гладким и мокрым после дождя. Воздух холодил ее вспотевший лоб, шею и ноги.

Дом за домом, улица за улицей, Тениссона после Йейтса, после Кольриджа, после Браунинга. Учитель английского, который преподавал у нее в девятом классе, сделал карту района, на которой разместил маленькие фотографии поэтов и примеры их стихов рядом с улицами, названными их именами. Все они были мужчинами.

Если бы она могла рассказать отцу о том, что чувствует, он бы знал, что сказать. Он бы знал, что делать. Отец бы понял; он бы не пытался делать вид, что все замечательно, не просил бы заверений, что она в порядке и все в норме. Он бы пошел с ней бегать и посадил бы ее на плечи, чтобы она могла касаться листьев.

Она не смотрела на то, что ее окружает, но ноги чувствовали, что она думает об отце. Они пронесли ее мимо домов к туннелю из деревьев. Дорога немного поднималась вверх, воздух тут был неподвижным и прохладным. А потом она оказалась у моста.

Ей нравилось иногда здесь гулять. Мама избегала этого места, даже не проезжала здесь на машине, делая крюк в несколько миль. Но Лидии оно казалось умиротворенным. Она остановилась, чтобы отдышаться, и вытащила наушники.

Мост проходил над железной дорогой. Крутые, поросшие зеленью опоры резко спускались к покрытому гравием углублению, где в разных направлениях расходились железнодорожные пути. Вдалеке виднелся такой же мост: арка красного кирпича с черными железными перилами.

Тут было тихо. Обычные звуки жилого квартала не проникали сюда, возможно, благодаря конструкции железнодорожной выемки или из-за окружавших место деревьев. Лидия положила руку на перила и потянулась, взявшись за ногу второй рукой и подняв ее, чтобы снять напряжение с мышцы.

Она прочла надпись на металлической мемориальной доске, прикрепленной к мосту.

В ПАМЯТЬ

О ДОКТОРЕ СТИВЕНЕ ЛЕВИНСОНЕ

03.09.1970—10.06.2005

Металл уже немного позеленел по краям. Она потянула вторую ногу, а потом провела пальцами по словам. Она так часто это делала, все эти годы, что могла прочесть надпись с закрытыми глазами.

– Я люблю ее, пап, – прошептала она. – Не знаю, как ее отпустить.

Лидия снова провела ладонью по табличке. Всмотрелась в открытое пространство, пустоту, между двумя мостами, ожидая ответа, которого не последовало.

Она думала о книге, которую взяла сегодня днем в комнате бабушки Хонор, о знакомом почерке в ней. Было ли это, как она подозревала, частью истории ее отца? Могло ли это как-то помочь ей понять, что делать?