Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— И вы называете это ситуацией, — чуть повысила голос бабушка, — никакая это не ситуация, а катастрофа. Катастрофа! Я всюду должна дать живой злотый, а мне люди платят одним «спасибо». А что человек может иметь с этого «спасибо», пан барон и сам хорошо знает. Мой внучек — Еремчик, поздоровайся с паном бароном, — мой внучек ходит к пани учительнице Гавлюк. Она дает ему уроки игры на фортепьяно…

— На чем? — спросил барон.

— На фортепьяно, — с гордостью повторила бабушка. — Но или вы думаете, что она, пани учительница Гавлюк, хотя бы одну нотку покажет Еремчику за «спасибо»? Два злотых он должен принести и положить ей на фортепьяно. Два злотых за один час.

— А зачем ему эти уроки? — с легкой иронией спросил пан барон.

— Как это зачем? — Бабушке не раз доводилось слышать этот вопрос, и всякий раз он доводил ее до исступления. — А пан барон слышал о певице из Старого Сонча? По имени Ада Сари.

— Конечно, слышал. Это известная певица. Я не знал только, что она родом из Сонча.

— Вот видите! А когда ейный папочка учил ее у профессоров и в Италию возил, все тоже спрашивали — зачем ей эта учеба?

— Но из Еремчика не получится вторая Ада Сари, — снизошел до шутки пан барон.

— Нет, — ответила бабушка с достоинством. — Из Еремчика получится второй Падеревский.

— Ах, пани Асман… — начал барон как-то так, словно ему было жаль бабушку.

Но бабушка не дала ему договорить.

— Падеревский! — повторила она твердо. И тут же быстро добавила, на этот раз без всяких уже околичностей: — Теперь пан барон понимает, что мне нужны мои деньги. Я очень уважаю пана барона, и мой отец очень уважал отца пана барона и дедушку пана барона…

— Оставим это, пани Асман, — прервал ее барон. — Сколько я вам должен?

— Триста тридцать злотых, — без запинки, по памяти ответила бабушка с надеждой в голосе. — Было триста, но в последний раз пан барон велел отослать ему вина…

— Хорошо. Триста тридцать. Я немедленно их вам верну. Немедленно верну, как только продам особняк.

— Что… что пан барон… сделает? — спросила бабушка шепотом.

— Продам особняк.

— Особняк?.. Пан барон?

— А что мне остается делать, если вы не можете подождать эти триста тридцать злотых? Я вынужден продать особняк.

В лавке воцарилась тишина. Самуильчик Блюменблау, взятый бабушкой в лавку для мелких поручений, может, в надежде, что когда-нибудь со временем он сможет стать ее помощником, опустился за прилавком на пол и сопел забитым соплями носом.

— Из-за меня пан барон продаст дворец? — спросила в самое сердце пораженная бабушка.

— Ну, если вы не можете ждать…

— Кто сказал, что я не могу ждать? Или я сказала, что я не могу ждать? Или пан барон слышал от меня такое слово?

— Но весь этот разговор… простите меня — я не привык к таким разговорам. Продам особняк и все вам верну. У меня уже есть даже покупатель.

— У пана барона есть покупатель?.. — повторила бабушка испуганным голосом.

— Да. Еврей-фабрикант из Лодзи. Хочет купить и заплатить сразу наличными.

Бабушка выскочила из-за прилавка и схватила барона за руку.

— Вы этого не сделаете, пан барон!

— Я же сказал вам, пани, что вынужден.

— Такой дворец! Такой дворец! — Бабушка схватилась за голову и принялась раскачивать ею, причитая: — В таком дворце не может жить какой-то пархатый из Лодзи. Там всегда жили ясновельможные паны. А все остальные прочие могли только смотреть сквозь ограду, как по газонам гуляют павлины…

— Какие там павлины! — с горечью буркнул барон. — Остался единственный облезлый павлин, да и того, наверное, Палашка скоро сварит себе на обед, если не найдет поесть ничего другого. Уже год, как я ей не плачу. А вы, пани, видели парк со стороны Днестра? Там уже нет газонов, так красиво смотревшихся с румынской стороны. Теперь там растет морковь, петрушка, капуста и горох. Вы слышите, пани? Капуста и горох! Палашка посадила, и я ничуть ей не удивляюсь. Все же какое-то подспорье.

— Если б я знала… пан барон, если б я знала… — шептала бабушка.

— Ша! Пани Асман! Такова правда.

— Но так уж сразу продавать дворец?! И вдобавок какому-то пархатому еврею?

— Я должен заплатить долги.

— Но я могу подождать, пан барон! Я могу подождать! Что для меня значат какие-то триста тридцать злотых. Вы знаете, сколько должны мне люди? Я уже лучше пану барону этого не скажу, чтобы меня тут же не хватил удар. Я для пана барона пошлю сейчас вино. То, какое он любит. Итальянский вермут, испанскую малагу и венгерский токай.

— Но я так не могу, пани Асман, — слабо сопротивлялся барон.

— Я пана прошу! Только пусть пан барон не продает дворец. Пусть мне пан этого не делает.

Тем и закончился разговор о баронском долге. Бабушка даже еще расширила этот «гешефт»: завидя однажды Палашку, позвала ее в лавку, дала муки, крупы и смальца да еще сто граммов натурального кофе вдобавок, чтобы она только не съела павлина.

Ведь каждое воскресенье они проходили мимо особняка, останавливались у ограды и смотрели, как павлин шествует по газону. Со стороны фасада газон еще был; морковь и петрушка, капуста и горох росли за домом, с улицы их не было видно.

Но пришел год, когда всю эту овощную гадость из парка вышвырнули. Весной из Варшавы прибыл майор — в городе всем сразу стало известно, что зовут его Лепецкий, — и снял целиком весь пансионат на берегу Днестра рядом с особняком барона. В ограде парка со стороны пансионата сделали калитку, а вместо овощей посеяли траву и насадили цветы: в Залещики на летний отдых должен был прибыть маршал Пилсудский.

Майор Лепецкий наведался и в лавку к бабушке. Речь шла о том, может ли она обеспечить ежедневную доставку свежего масла, яиц и творога на виллу маршала.

Бабушка приняла заказ с благоговейной признательностью. К нему по своей инициативе добавила мед с лучшей пасеки в Добровлянах, овечий сыр, салями и охотничьи колбаски прямо из Кут.

Относила она все это поутру еще до открытия лавки, масло — всегда во льду, чтобы не растаяло на жаре. Продукты принимала кухарка, и не какая-нибудь там залещичка, а привезенная из Варшавы, разворачивала принесенное, осматривала, обнюхивала. Он всегда ходил с бабушкой и видел, как ей не нравятся эти осмотры и обнюхивания, и еще больше возмущает, когда майор, заходя на кухню, заставляет бабушку все пробовать.

— А теперь, может, кусочек масла, пани Асман? Кусочек колбаски? Или салями?

Поначалу бабушка сердилась:

— Что пан майор себе думает? Неужели я могу нашего любимого пана Маршала?.. Мой зять в его легионах служил…

— Пробуйте, пани Асман, — прерывал ее майор. — Пробуйте!

Выйдя из виллы, бабушка каждый раз ощупывала челюсти и плачущим голосом причитала:

— Надо теперь идти к Займану, — это был лучший в городе дантист, — все зубы у меня расшатались от этих охотничьих колбасок.