Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— Такое я видела только в кино, — шепнула Доминика. — Будь у меня камера, обязательно сняла бы эту сценку. Обрати внимание, каков метрдотель — вполне мог бы сниматься в кино.

— Внешность — непременный атрибут этой профессии, — не без едкости заметил Лукаш. — В стране, где так развит туризм, официанты и персонал отелей должны впечатлять.

— Все равно, приятно смотреть, хоть и знаешь, что все это показуха. — Доминика не спускала глаз с соседнего столика.

Джереми Асман не был, однако, в восторге от чрезмерного внимания к нему кельнеров. Резким движением он выбросил вперед руки, словно обороняясь и от прохладительных напитков, и от булочек под белоснежной салфеткой, и от меню, которое, казалось, более всего привело его в ужас.

— Стакан апельсинового сока, — попросил он.

— И ничего больше? — с поклоном спросил метрдотель.

— И больше ничего, спасибо.

— Может быть, чашечку кофе?

— Нет, спасибо.

— Вот видишь, — не без торжества хмыкнул Лукаш.

— Сию секунду. — Метрдотель вновь поклонился, ни единым мускулом лица не выдав своего разочарования.

Все три черноволосых красавца в безупречной белизны куртках направились в кухню.

— Вот видишь, — повторил Лукаш.

Доминика незаметно окинула Асмана быстрым взглядом.

— Может, он хочет похудеть?

— Зачем ему? Он и так плоский, как доска. Каждый день часами занимается зарядкой за дирижерским пультом.

— Боже, — вздохнула Доминика с откровенной завистью. — У него, верно, нет аппетита. А вообще, он какой-то чудной. В такую жару опять напялил на себя эту замызганную куртку.

— В замше не так жарко, как в синтетике, которая на нас.

— На мне — хлопок.

— На тебе вообще почти ничего нет, — Лукаш ткнул пальцем в красно-синий бантик на голом плече Доминики, скрепляющий два широких, сшитых по бокам, лоскута белой ткани. — С этими бантиками ты смахиваешь на рождественский подарок.

— На что?

— На рождественский подарок. Предназначенный кому-то подарок.

Американский дирижер чуть заметно повернул голову в их сторону.

— Он, кажется, смотрит на нас? — спросила Доминика. — Мог хотя бы на минуту снять свои темные очки.

— Надень свои и тогда тоже сможешь беспрепятственно его разглядывать.

— А ты думаешь, он это делает? Зачем?

— Наверное, мы слишком громко разговариваем.

— Все равно он ничего не понимает.

— Да, но мы обращаем на себя внимание.

— Хорошо, хорошо, я вообще буду молчать. — Доминика надула нижнюю губку и на минуту умолкла. Но тут же оживилась снова: — А вот и сок для маэстро.

В дверях, ведущих в кухню, появился один из официантов, обслуживающих Асмана, и, высоко держа перед собой поднос со стаканом апельсинового сока, устремился через зал к его столику. Но это ненадолго привлекло внимание Доминики, ибо тут же отворились кухонные двери, и в зал высыпала целая толпа смуглолицых юношей с завтраком для американок.

Доминика вытянула шею.

— Посмотрим, чем их будут кормить.

Официанты мгновенно расставили по столикам кувшины с апельсиновым и томатным соками, корзиночки с подрумяненными гренками, блюдечки с маслом и джемом, затем чашки, в которые — по желанию — наливали чай или кофе. Дамы с безукоризненными прическами — неужто все спали с бигуди на голове? — крохотными глотками прихлебывали сок, отламывали гренки и, намазав их тонюсеньким слоем масла или джема, не спеша отправляли в рот.

Доминика потянулась за сумкой.

— Идем, — сказала она с досадой. — Может, у нас плохой обмен веществ и потому мы так много едим?

Лукаш, сдерживая смех, двинулся следом.

— Послушаю в автомобиле радио, — сказал он. — Через несколько минут последние известия.

— Да ничего там не случилось. — Доминика схватила его за руку, сразу забыв все только что виденное. — И почему тебе все время кажется, что там обязательно должно что-то случиться?

— Мы уезжали в очень тревожное время.

— Такое же будет и после нашего возвращения.

— Но я хочу все-таки знать, что у нас сейчас происходит.

— И опять весь будешь там, а не здесь. Стоило ехать в Испанию, чтобы мыслями постоянно оставаться дома! А ведь вчера вечером нам было так хорошо!

— Даю тебе слово слушать радио всего один раз в день.

— Ну ладно, — вздохнула она. — Расскажешь потом, что говорили, а я пока поглазею на витрины.

— Вот видишь, ты тоже занимаешься делом, ради которого вряд ли стоило ехать в Испанию.

— Не совсем, — улыбнулась она одними губами, не сумев скрыть от Лукаша, что немного лукавит. — Не совсем, потому что хоть чуточку удовольствия я от этого получаю.

Они вышли из отеля, сопровождаемые боем, тут же предложившим остановить такси.

— У нас на стоянке своя машина, — ответил Лукаш.

Парнишка протянул руку за ключами:

— Какой номер вашей машины?

— Мы пока не едем.

Бой не был навязчив и, получив отказ, вежливо улыбнулся, но Лукаш не мог избавиться от чувства какой-то неловкости. «Черт побери, — подумал он, — мы ведь и в самом деле пока никуда не едем, и я действительно хочу спокойно послушать в машине радио».

Доминика, кажется, чувствовала то же, что и он.

— Как только продам килимы, — сказала она, — встану в вестибюле и буду раздавать чаевые.

У подъезда они немного постояли, ослепленные ярким солнцем. От политых водой тротуаров поднимался запах лета.

— Бог мой! — вздохнула Доминика. — А у нас сейчас льют сплошные дожди. На поля, на луга, на огороды! — Она поежилась, словно ливни, три недели кряду полоскавшие Польшу, догнали ее даже здесь. — Если в известиях сообщат что-нибудь о дождях, прошу тебя, не говори мне. Не хочу в Испании мокнуть под польскими дождями!

— Я скажу тебе, что над Польшей стоит антициклон.

— А я не поверю. Нас стороной обходят все антициклоны. Кроме демографических циклонов… время от времени.

— Надеюсь, мы, по крайней мере пока, не будем тому содействовать, — буркнул Лукаш. — Иди, дорогая, любуйся своими витринами, но возвращайся поскорее: по утрам передают краткий выпуск новостей.

Доминика торопливо защелкала каблучками, но тут же замедлила шаги, как только, обернувшись, увидела, что Лукаш за ней больше не следит. День действительно выдался чудный. Утреннее солнце нежно ласкало обнаженную кожу. Воздух, несмотря на выхлопные газы, напоен был волшебными чарами лета, необыденностью, сюрпризами. В стране и городе, которые давно знаешь, самый расчудесный день не может вызвать таких ощущений.

Доминика покосилась на одну, потом на другую витрину, ей хотелось увидеть в зеркальных стеклах с е б я. Она выпрямила спину, голову чуть наклонила вперед; ноги легко несли ее юное тело — ценнейшее достояние, каким только может обладать человек. В третьей или четвертой витрине Доминика заметила наконец что-то более достойное внимания, чем собственное отражение: подле громадной вазы с цветами была раскинута широкая, в сборку юбка сказочной расцветки, совсем не такая, какие тем летом носили в Варшаве, — юбка, которую ей тут же безумно захотелось купить. Для Лукаша Доминика выработала некий внешне безучастный взгляд, выражающий — ну самое большее! — сдержанное одобрение того, что в действительности вызывало в ней безудержный восторг, чисто женское желание «х о ч у» и чуть ли не до физической боли ощутимую жажду получить в собственность приглянувшуюся вещь. Но Лукаш еще в Вене разгадал эту маленькую ее хитрость. Он часто ходил с ней по варшавским магазинам, и ему нетрудно было представить, что она, так редко встречавшая на прилавках что-то достойное внимания и практически лишенная возможности приобрести себе красивую одежду, не может не испытать подлинного страдания при виде всего этого изобилия изящных и красивых вещей, стоя перед ними… с пустым карманом. Она сама презирала себя за эту слабость, за неспособность удержаться в кругу тех чисто духовных интересов, которые они с Лукашем определили для себя в этой их первой зарубежной поездке: архитектура, музеи, пейзажи. Ее бесила эта маленькая мещаночка, которая в ней сидела и с которой она постоянно боролась, но которая неустанно тыкала ее носом в элементарные бабские соблазны.