Олег Ермаков - Радуга и Вереск

И все.

Ни крошки хлебца.

Ничего.

Пусто.

Николаус снова обшарил суму и даже перевернул ее, потряс.

Ничего так и не выпало.

Саврасый шумно вздохнул. Так что Николаус даже вздрогнул. Забыл в азарте и про коня, и про все. Но еды не было. Теперь и сам перевел дыхание, не хуже того коня. Уф… Нечего тебе есть, Николаус, ни тебе, саврасый.

А зато жив.

Тут снова все события утра пронеслись перед ним, броски, гоньба, ярый ор, хруст чекана, брызги, ржанье.

Как же он остался жив? Уцелел, хоть и поранен тем кудлатым мужиком в драной шубе? И не сгинул еще в снегах и лесах сих диких? Не кинулся никто по его следу. А, наверное, те мужики сильно разозлились, заглянув под рогожи и найдя там вместо припасов, съестных ли, военных ли, или чего-то еще, — только трупы. Обоз с мертвецами! Да несколькими пленными… Небось всех порубили, как сами паны панцирной хоругви, налетевшие тогда на комедиантов. Здесь нет никому пощады. Никто ее и не ждет.

…А Николауса боярин не велел трогать. Ведь засекли бы до смерти мастер а .

И Николаус перекрестился, снова перекрестился, зашептал: «О Непорочная Дева, Матерь истинного Бога и Матерь Церкви! Матерь благодати, Наставница скрытого и тихого самопожертвования! Тебе, выходящей нам, грешникам, навстречу, мы посвящаем себя и нашу любовь. Через руки Твои мы вверяем Сыну Твоему жизнь нашу и труд, радости наши, болезни и скорби».

Таких чудес не рассказывал и речной кривоносый капитан Иоахим Айзиксон.

Некоторое время он сидел так, прикрыв глаза, ощущая благостное тепло костра, потом очнулся, увидел подле себя книгу, снова взял ее, раскрыл. За той первой картинкой он нашел другую, изображавшую каких-то мужей святых на могиле или на горе с крестом схизматиков; за нею — иную: три мужа и женщина пред башней; а там еще: какие-то князья на тронах с грамотами, что вручили им брадатые мужи; и дальше восседал большой король неведомый…

Николаус смотрел на вязь письмен, но не разумел, что сие означает. Похоже, то были русские письмена.

Смотрел дальше.

Там плясали с длинными рукавами, барабаном и дудками, там конники скакали с лесом копий, и плыли куда-то в корабле, и снова корабли на волнах качались, реяли знамена, на башне оборонялись воины; и восседал некий князь в красной шапке с младенцем на коленях; деревья цвели и зеленели, горы высились… Как все было ярко, чудно. Мужи подносили князьям кувшины, чаши. Два монаха писали свитки, видны были перья, чернильницы. И всякие строения были показаны, горы, свечи горящие, лошади. Рыцари с трубами и мечами, цари в мантиях, монахи, священники. Корабли и города, воды, и даже корабли на колесах. И о таком не рассказывал Иоахим Айзиксон. Было чему дивиться. Но Николаус устал… И подумал, что надо посмотреть ногу… Или не смотреть? Вроде не течет кровь, и ладно. Все равно рану нечем промыть. Хотя, конечно, лучше перевязать не по штанине, а по голой ноге.

Отложив книгу, он сидел, греясь и не двигаясь. Потом все-таки зашевелился, развязал тряпки, приспустил штаны. Зачернела рана. И уже с нее потекли ручейки, тошно пахнуло кровью. Кажется, глубокая… Николаус прикладывал снег, потом перевязал ногу старыми полосками сермяги, нарезал с одежды еще полосок и тоже обвязал ногу. Натянул штаны. Вытянул ноги к огню, чтобы просушить сапоги. Саврасый, почуяв кровь, зафыркал. Николаус посмотрел на него, потом взглянул вверх.

Над деревьями горели звезды. В детстве он думал, что это костерки каких-то лесничих.

…Николаус задремывал, встряхивался, подбрасывал дров в огонь и снова клевал носом. Думал про Бунакова — что с ним случилось? И куда, кому он вез эту книгу? Книга, видать, стоит целое состояние: рукописная. В какой-то мастерской над ней писцы трудились и изографы.

Очнулся от укуса какой-то красной то ли собачки, то ли лисички. Сразу почуял запах горелого. В боку пропекало. Горит кафтан!.. Он принялся хлопать по боку, захватил снега приложил к тлеющей дыре. Угольки еловые предательски стреляют!..

Снова подбросил дров. Наткнулся на книгу. Надо бы ее убрать. Завернул в холстину, спрятал в суму.

Встал и, хромая, подошел к саврасому, заставил того встать к костру другим боком, погладил по шее. Конь вроде благодарно вздохнул. Николаус зачерпнул снега, отправил в рот. Пересыхало во рту. Вспомнил про чарку, достал ее, набил снегом, придвинул к огню и вскоре пил теплую снеговую воду, потом еще одну чарку… Пировал. С семи или восьми чарок немного утолил жажду. Так и рану можно было бы промыть.

Но уже он не хотел снова ее развязывать, пускать кровь.

Спать было опасно.

И он опять полез в суму, достал книгу, наклонился к огню. Раскрылась книга на картинке с каким-то князем в красной одежде, плывущим в кораблике с отроками, с кормчим, управляющим веслом, с башней на берегу или домом, в окнах которого виднелось по человеку. У сего князя или боярина был лик, напоминавший лик Спасителя, но на длинных власах не терновый венец, а пышная корона… Тут же внизу на другой картинке одно войско гнало другое, борзо бежали кони. На другой на троне восседала женщина, дородная, к ней речь держали какие-то мужи. И дальше та же дородная женщина стояла над яминой, к которой мужей в корабле несли — и уже тот же корабль в ямине и был. А на иной картинке она же восседала на троне, а перед нею слуги сожигали голых людей. И была битва, катился алый круглый щит по земле под копытами лошадей, и летела отрубленная глава в шлеме. И воины шли на приступ башни, а та женщина снова восседала и смотрела, приподняв руки, как бы говоря: ну вот… И на башне сидела птица. Дальше были все картинки с нею и с какими-то царями в коронах, со слугами, несущими драгоценности и кушанья. С кораблем, в коем сидела эта женщина. А вначале она, видно, получала благословение от большого священника. И снова на троне своем восседала, а к ней шли мужи. И — вот уже ее оплакивали положенную во гроб.

Что же все сие означает? О чем повествуют письмена?

С обоих берегов летят каменья на головы воинов в корабле, видно, попали в засаду в узком месте реки, может и Борисфена, как знать…

А вот охота, деревья, горы, дивный олень с золотыми рогами.

Воины в кровавых ранах, куча трупов. И муж возлежит во гробе, над ним склонились его домочадцы…

А тут какого-то мужа бьют под ребра мечами, и кровь падает густо на обе стороны. Николаус поежился. Так бы и с ним расправились в таборе. Или того хуже — не сразу засекли плетью. И он словно увидел ту картинку: полуголого пленника меж бревнами, под перекладиной, ражего мужика и едущего боярина, Шеина…

Или обоз в снегу с мертвецами. Нападение в лесу. И вот теперь сидит рыцарь на Борисфене, у костра с книгой, конь стоит рядом. Что же начертано ему? Вот в этой-то книге?