Олег Ермаков - Песнь тунгуса

Милиционер смотрел на лесника.

— Дневник. Ну, записи, просто для себя, — неохотно объяснил Шустов, злясь на Андрейченко.

— Моя Юлька тоже такое вела, сестренка, — сказал милиционер, — разноцветными карандашами буковки писала…

Андрейченко засмеялся. Смех ржаво бился в его груди, сходящейся панцирем посередине.

— Не, мои дочки только альбомы с фоточками делали, соответствующе, — сказал он.

— В армии и я делал, — вспомнил милиционер.

— Чего? — не понял Андрейченко.

— Альбо-о-м, — ответил, потягиваясь с хрустом, милиционер.

— Дембельский?

— Ага, — сказал милиционер. — В Приморье службу тащил. В инженерных войсках. Понтоны наводили.

— Так и наш лесник уже, соответствующе, к дембелю готовится! — воскликнул Андрейченко.

— А тебе когда в СэА? — спросил милиционер.

Андрейченко снова ржаво рассмеялся.

— Парень косит, — сказал он.

— В смысле? — спросил милиционер.

— Погода нелётная, — буркнул Шустов, краснея, но в полутьме, озаряемой лишь всполохами дров сквозь щели железной печки, этого никто не увидел.

Милиционер даже привстал.

— А на нашем транспорте чё не полетел?

— Так самолет ушел дальше, рейс на Улан-Удэ. А потом уже Светайла не принимала, — чувствуя себя прогульщиком-школяром, отвечал угрюмо Шустов.

— Светайла — это кто такой?

— Начальница аэропорта, — сказал Шустов.

— Уехать-то можно было раньше, — проговорил Андрейченко, ухмыляясь. — Пожить в гостинице или на призывном пункте. И почту вертолет закидывал… Но наш пострел — всюду не поспел.

— Я был как раз в тайге, — сказал Шустов.

— И чего ты там делал?

— Смотрел, — невнятно ответил Шустов.

— Гулял! — воскликнул Андрейченко и потянулся к загрохотавшему крышкой чайнику.

Он снял чайник с печки, поставил его на дощечку на столе.

— Сыпани-ка заварочки. Да зажги уже лампу.

Шустов сунул горящую спичку под закопченное стекло, и черный гребешок фитиля занялся синеватым пламенем, потом он взял пачку грузинского чая, приподнял крышку ножом и насыпал в чайник заварки. Милиционер кашлянул в кулак.

— Это ты зря, — сказал он Шустову. — Не со своим призывом не в масть служить. У нас был один учитель, он почти до двадцати семи лет откашивал, учительствовал в самой глухомани. А потом решил в родной Новосибирск вернуться, буквально за месяц до дня рождения. И тут-то его загребли. Мальцам было плевать, что учитель и плешь на башке, — по этой плеши и огребал.

— Да, когда еще дашь по башке учителю, — отозвался Шустов.

— Сам виноват, — заключил милиционер.

— На Востоке по-другому.

— Ты что, с Востока? Азербайджанец?

Андрейченко засмеялся.

— Туркмен?

— Просто… читал, — сказал Шустов.

— И что там пишут, соответствующе? — спросил Андрейченко, растопыривая улыбкой смуглое лицо с черными густыми бровями и подставляя кружку. — Ну, плесни.

— Пишут… пишут, — отвечал Шустов, беря ручку чайника старой брезентовой рукавицей, перепачканной сажей, и наливая чай в кружку. — Пишут, что учитель — уважаемый человек. На любом учителе, даже учителе труда или физкультуры, отсветы Учителя.

— В смысле? — спросил милиционер. — Христоса?..

— У них Магомед, — сказал Андрейченко и подул в кружку, — соответствующе.

— Оба с Востока, — сказал Шустов.

— Ну… это… темные люди, — заключил милиционер. — Дикари.

— Ага, похлеще наших эвенков, — сказал Андрейченко, беря сахар, окуная его в чай.

— Нет, — сказал вдруг милиционер, — в эвенках что-то такое есть… Мне приходилось с ними общаться.

— Да что там общаться! — воскликнул лесничий. — Они у нас живут. Вон Кешка со своей Зойкой. И… — он запнулся, — Мишка… жил… или… — Он быстро отхлебнул чая, обжегся и, ругаясь, сморщился. — Падла!.. Кожа теперь слезет с нёба. — Он свирепо посмотрел на Шустова, как будто тот и был во всем виноват. — Спирт ихний кумир, и лень — вот, соответствующе, ихняя особость. Кешка чего с нами не пошел? Племяша спасать от голодной гибели? Да лень ему, и все, — говорил лесничий, ожесточенно глядя в кружку.

— Они следопыты еще те, в тайге им замены нет, — делился своими знаниями милиционер. — В городе — да, не жильцы, как говорится.

— Вот Кешка и не пошел, а он бы тут враз племяша унюхал, по маленькой ворсинке нашел бы, — проговорил Андрейченко и, оскалясь, начал дуть на чай в кружке.

— Я думаю, это вы его из своего ствола подбили, — сказал милиционер. — Мы с Колей дырявили медведицу. Из короткого ствола тут не ошибиться было. А длинный — и дал траекторию такую.

— Это еще неизвестно! — отрезал Андрейченко. — Чего на меня вешать собак. Привыкли, соответствующе…

— Ага, будем еще разбираться, конечно. Нам бы труп найти. А то забежит в болото и потонет. Главную улику унесет.

— Он сам как улика, — проговорил Шустов.

Андрейченко и милиционер посмотрели на него.

— В смысле? — спросил милиционер, морщиня покатый потный лоб с большими надбровными дугами и буравя лесника своими глазенками-пуговками.

— Не знаю, — пробормотал Шустов уклончиво.

— А чего тогда… разводишь, — буркнул Андрейченко.

— Я думаю, — сказал Шустов, — он ни в чем не виноват.

— А кто, сварщик? Кузьмич? — резко спросил Андрейченко.

Шустов пожал плечами.

— Может, и не он.

Из тайги донесся протяжный клик. Все замолчали, глядя в открытую дверь. Клик повторился.

— Лебеди на Верхних озерах, — проговорил Андрейченко.

Снова слушали тайгу. Свет лампы достигал только порога, а дальше уже стояла тьма, синеватая вверху.

— Так и кто это мог, по-твоему, устроить? Пожар-то? — напомнил милиционер, внимательно глядя на Шустова.

— Да откуда я знаю, — нетерпеливо ответил лесник и полез в карман за сигаретами.

— Тунгус, тунгус, по дурости, — убежденно сказал Андрейченко, — соответствующе.

Лицо его было ржавым от света керосинки. Как, впрочем, и лица остальных. Шустов в стекле оконца видел отражение зимовья, лампы.

— Он у тебя и канистру с керосином утащил, — напомнил лесничий.

— Тут уже какое-то намерение, а не глупость, — заметил Семенов. — Кому-то хотел отомстить?

Андрейченко кивнул.

— Кому? — не унимался Семенов, хотя уже все эти вопросы сто раз задавались и Андрейченко, и Шустову, и самому Мише Мальчакитову. Хотя, возможно, именно Семенов в допросах и не участвовал. Вел дело следователь Круглов.

— Всем, — сказал Андрейченко, ставя кружку на стол и отыскивая в кармане висящего плаща папиросы.

— Как это?

— А так, соответствующе, — сказал лесничий и сильно дунул в бумажный мундштук, потом смял его гармошкой и закурил. — Всему поселку.

— Я слышал, его из комсомола хотели исключить? — уточнил Семенов. — Неужели из-за этого обиделся?

— Это ерунда, — сказал Андрейченко. — Чихал он на комсомол. Тунгус и есть тунгус. Да и не исключили бы его. Комсорг Славникова так, попугать хотела. Приструнить, чтоб водку не жрал. Он слово на собрании давал… — Андрейченко усмехнулся. — И остальное воинство, кореша его… тех эл-тэ-пэ [7] ЛТП — лечебно-трудовой профилакторий, учреждение для принудительного лечения алкоголизма и пьянства. застращали. Оно, может, и пора уже.