Борис Минаев - Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Входя ко мне, Женя аккуратно закрывал за собой дверь и начинал говорить. Говорил он очень быстро, теряя на ходу целые слова и некоторые звуки, и поэтому получалось у него примерно так:

– Добрый день, вы не знаете, сегодня айраран принесут выкобал чуки буду идти без меня пожалуйста…

Нет, не получается у меня отобразить эту чудную речь Жени на бумаге, но музыка была примерно такая, плюс его невероятно изящное произношение – с диким количеством шипящих, очень точными московскими ударениями и так далее. Я слушал его минуты три, потом он просил «сигареточку, пожалуйста» и аккуратно исчезал в коридоре, как будто растворялся в воздухе. Еще у Жени была такая странная привычка – он просил разменять, например, гривенник или пятачок «по копеечке», я послушно лез в кошелек или в ящик стола, куда часто засовывал мелочь, и долго искал. Взаймы он никогда не просил.

Однажды Женя пришел ко мне страшно взволнованный, и у него неожиданно прорезалась обычная русская речь. Как оказалось, в этот день он столкнулся с ужасным произволом. Произвол этот состоял вот в чем. Раньше Женя проходил в метро мимо турникета, ссыпая мелочь контролеру прямо в ладонь, по копейке, по две, а тут его взяли и не пустили, он устроил скандал, и тогда контролер важно объяснил ему новые правила. Женя сказал мне, что сейчас будет звонить прямо начальнику метрополитена, уселся верхом на мой рабочий стол и начал набирать какой-то номер. При этом он закурил, прямо в кабинете, потом наконец дозвонился и сказал важным голосом:

– Але! Але! Черт, не соединяют…

В этот момент зашел ответственный секретарь редакции Моисей Абрамович Ваксман, лауреат премии Ленинского комсомола за книгу «Рассказы о коммунистах» (милейший, прекраснейший человек), и неодобрительно на меня посмотрел.

– Ты зачем это ему позволяешь? – строго сказал он. – Он же совсем разбалуется.

Одет сумасшедший Женя всегда был в какие-то, честно говоря, лохмотья, то есть у него был единственный пиджак и единственные брюки, которые он заносил до такой степени, что они слегка просвечивали. Зимой он надевал еще шарф и перчатки. Пальто у него, по-моему, не было вообще. Хотя я могу ошибаться, возможно он оставлял его в гардеробе для посетителей, чтобы не смущать всех нас самим видом этого пальто.

Позднее пожилая машинистка Лида из «Комсомольской жизни» рассказала мне страшную историю о том, что Женя когда-то был выдающимся переводчиком-синхронистом с двенадцати языков, с адской скоростью делал рефераты по статьям из иностранной прессы, много зарабатывал на еженедельных обзорах для газеты «За рубежом» и так далее, служил в комитете молодежных организаций ЦК ВЛКСМ и вот-вот должен был получить допуск для выезда в капстраны. Но тут случилась беда – то ли он попал под машину, то ли кто-то из его близких, врать не буду, и Женя банально сошел с ума. Однако тут, в этом здании, буквально все, от машинисток до главных редакторов, помнили его выдающиеся способности и приятный характер и жалели нынешнего Женю, все-таки ассоциируя его с тем, прежним. И даже, говорят, иногда выписывали ему небольшие деньги по каким-то фиктивным договорам.

Все это я узнал потом, а тогда мне казалось, что я – это как раз тот единственный человек во всем огромном здании, с которым Женя мог хотя бы несколько минут разговаривать на своем птичьем, то ли вороньем, то ли воробьином, языке, причем иногда он заходил ко мне несколько раз в течение дня.

Откровенно говоря, делать мне в моем пустом кабинете с пианино было почти нечего, и я визитам Жени был даже рад.

Вообще в этом доме 12А было много всяких чудес. В приложении к журналу «Юный техник» (оно называлось «Юный изобретатель и рационализатор») гнездились разные не совсем нормальные люди, но уже другого рода. Здесь был особый шкаф для проектов вечного двигателя (мне когда-то его показывали, в смысле – показывали шкаф). Многие приносили свои чертежи космических ракет или новых видов стрелкового вооружения, проекты марсианских городов и так далее, хотя требовалось-то совсем другое – придумать, как вынуть из бутылки пробку без штопора, как вычистить ковер без порошка, ну и прочее в том же роде. В буфете я часто встречал этих изобретателей, их можно было узнать по круглым футлярам для чертежей (так называемым тубусам) и особому выражению лица – почти всегда это было оскорбленное величие.

Мы с Дашей Смирновой часто хихикали над ними, но в общем-то зря, это были совершенно особые люди, и если вы в коридоре вдруг проходили рядом с изобретателем, вас как будто ударяло током, до того они были заряжены космической энергией, о которой я тогда имел весьма смутное представление (да и сейчас, пожалуй, тоже).

Ко мне же ходили изобретатели совсем другого пошиба.

Например, часто ко мне ходил Мочалов, изобретатель шарад, ребусов и загадок. Он льстиво изгибался, когда проникал в мой кабинет, может быть потому, что ему хотелось заработать лишние десять рублей в месяц, возможно они имели для него критическое значение, а может эти чаемые им десять рублей были лишь малым подспорьем в непростой судьбе. Но я встречал его сурово, потому что понять ничего в его творчестве не мог и даже не пытался.

У меня в журнале уже был кроссворд, его каждый месяц сухо оставлял деловитый Цеплис в большом аккуратном белом конверте, он приходил очень рано, когда я еще просто спал дома, а не то чтобы даже ехал на работу, часов в девять, подсовывал под дверь (потом мне на стол перекладывала уборщица), и живого Цеплиса я никогда не видел – словом, одного кроссворда мне в этом жанре было вполне достаточно.

Однажды Мочалов вошел ко мне с торжествующим видом и предложил «новый тип загадки» – читатель должен был сложить буквы «в определенной последовательности», чтобы получить нужное слово, с помощью шифра…

– Морской козе пришел приказ от красных зорь.

Помню, я долго читал эту фразу и потом попросил оставить эту пухлую рукопись с рисунками недельки на две.

– Я должен подумать, – уныло сказал я.

Фразы эти, про морскую козу, конечно, я расшифровать тоже не мог, но до буфета их иногда доносил, и мы снова хихикали с Дашей Смирновой, поедая салат «Нежность» и куриный рассольник, примерно с двух до трех пополудни.

Еще на двадцатом этаже нашего волшебного здания было одно пространство, огромная рекреация, слегка пугающая своей пустотой, – туда, в этот пустой зал, по вечерам пускали платную секцию карате.

Это были суровые молодые люди в самодельных кимоно, которые им, скорее всего, шили мамы и бабушки, они босиком стояли в определенных позах и с криком «кья!» выбрасывали в воздух худые костяшки. Даша однажды специально осталась до восьми, чтобы на них посмотреть, и я вдруг понял, что испытываю некоторую ревность.