Дэвид Салой - Каков есть мужчина

Через минуту он уже остается один, на кухне, и старается не поддаваться неожиданному наплыву чувств, насыпая дрожащей рукой кофе в кофеварку.

Как мало мы понимаем жизнь, пока действительно живем. Миг за мигом, точно межевые столбы вдоль железной дороги, пролетающие за окном вагона.

Настоящее, вечно ускользающее.

Peritura.

Он садится в ушастое кресло, взяв айпад.

Печатает.

Отправляет письмо. Новых писем нет, не считая спама и всяких рассылок.

Он еще не написал Саймону о его стихотворении. Сейчас напишет. Но прежде еще раз взглянет на него.

Эта последняя фраза… Она не произвела особого впечатления на него на прошлой неделе.

Он встает и гладит обогреватель, ощущая его тепло своими высохшими руками.

Бег времени. Вот что вечно, вот что не имеет конца. И он проявляет себя, лишь воздействуя на все вокруг, так что все воплощает в себе, в своей собственной скоротечности , то единственное, что не имеет конца.

Это кажется немыслимым парадоксом.

– Доброе утро, синьор Парсон, – говорит Клаудиа.

От неожиданности он вздрагивает.

– О, Клаудиа. Привет. Как вы?

– Все в порядке, синьор Парсон, – отвечает она, не особенно пытаясь скрыть, что устала и чем-то недовольна.

У нее тоже проблемы с суставами в такую погоду. Они как-то говорили об этом.

– Где вы хотите мне начинать? – спрашивает она.

– С кухни? – подсказывает он. – Или сверху? Я не против.

Он пытается ухватить то чувство, которое переживал мгновение назад, чувство того, что все есть воплощение чего-то бесконечного и вечного, вечного бега времени. Он переживал это одно мгновение. Переживал .

– Хорошо, – говорит Клаудиа. – Я начинаю сверху, хорошо?

Через эту самую скоротечность.

Лишь что-то настолько парадоксальное, думает он, может обещать надежду… на что?

– Отлично, – кивает он. – Спасибо, Клаудиа.

Он все так же стоит у окна.

Помогло.

Один миг у него было это чувство, и это помогло ему.

Корделия прибывает в четыре, когда начинает темнеть. Ей уже сорок три года. Это кажется невероятным.

– Привет, пап, – говорит она, выбравшись из такси.

Он ждет в дверях, чтобы помочь ей с чемоданом, но она ему не позволяет. Они пьют вино в гостиной. Он теперь жалеет, что выпил один бокал «Барбареско», не дождавшись ее. Он рассказывает ей об аварии, что помнит, – как ездил в аббатство в Помпозе. И опять благодарит ее за то, что она приехала.

Она на это только улыбается, а потом встает и смотрит книги на полках. Она высокая, в мать.

– Я читаю «Лунатиков» Кларка, – говорит он ей из своего ушастого кресла.

– Да? Интересно?

– Очень.

– Расскажи мне.

Он пытается пересказать ей, что понял из книги – как Европа ввязалась в эту почти самоубийственную заварушку, – а в итоге, слегка запутавшись, признается:

– Я еще не дочитал, конечно. Меньше половины одолел.

– М-м…

Он спрашивает, в свою очередь, несколько педантично:

– А что ты читаешь?

– «Внесите тела» [83], – говорит она. – Наконец-то добралась.

– Она сечет в политике, – произносит он ей со знанием дела.

– Мне очень нравится, – говорит она. – А потом переходит на семейную тему: – Как мама тут побыла?

Вопрос задан явно неспроста.

– Отлично, – говорит он расплывчато, а затем добавляет с чувством: – Очень мило было с ее стороны приехать. Она должна была быть в Нью-Йорке или где-то еще.

– Я знаю.

И тогда он обращается к ней как-то чересчур учтиво:

– И тебе тоже спасибо, Корделия. Я знаю, сколько тебе всего приходится успевать…

– Ты, наверное, четвертый раз благодаришь меня, – улыбается она. – Хватит уже. Я уже вся заблагодаренная.

– Хорошо, – смеется он, как всегда до жути радуясь ее манере выражаться.

Он испытывает к ней какое-то благоговение.

– Значит, с мамой все прошло отлично? – спрашивает она с нажимом.

Должно быть, Джоанна ей что-то сказала, думает он, позвонила из аэропорта и что-то такое сказала.

– Все было отлично, – подтверждает он и повторяет, стараясь, чтобы голос не выдал волнения: – Все было отлично.

Ненадолго повисает пауза.

И тогда он спрашивает о Саймоне. Говорит, что читал его стихотворение, которое она ему прислала.

– И? – интересуется она. – Что ты думаешь?

– Я впечатлен, – говорит он.

Корделия явно рада. Он рассчитывал на это – порадовать ее.

– Он ведь был здесь весной со своим другом, – вспоминает он.

– Да, знаю.

– Как зовут его друга?

– Фердинанд.

– Точно. Очень интересный молодой человек.

– Да, – говорит она так, как будто это замечание слегка нервирует ее. – Вероятно.

– Мне он понравился, – продолжает он, глядя куда-то в пустоту перед собой. – Мы вели такие хорошие разговоры.

Он улыбается ей.

– Ты с Фердинандом?

– И с Саймоном, конечно.

Вскоре он спрашивает:

– А э-э… Фердинанд тоже в Оксфорде?

Она думает, что он как-то странно, словно неспроста поизносит это имя. И то, что он все время говорит о Фердинанде, тоже кажется ей странным.

– Да, в Оксфорде, – говорит она.

– В том же колледже? Где и Саймон?

– Нет, я думаю.

– Саймон в Святом Иоанне, да?

– Верно.

– Что ж, – произносит он чуть мечтательно. – С ними было так весело те несколько дней. Что думаешь насчет ужина?

– Я думала, мы куда-нибудь выберемся.

– Ну, это мысль. А куда?

– В то место в Ардженте?

Он знает, о чем она говорит, – они уже много лет туда ходят.

– Конечно. Это будет здорово. Я позвоню. Зарезервирую столик.

– Хочешь, я позвоню?

– Нет, думаю, я справлюсь, – говорит он.

Телефон на серванте. А рядом с ним пухлая записная книжка, заполненная номерами от руки. Он листает страницы в поисках нужного номера. Затем берет телефон и медленно, старательно нажимает кнопки. Пока ждет ответа, прижимая трубку к уху, он рассматривает свое перекошенное, разделенное рамой отражение в темном окне.

За несколько дней Корделия привела дом в порядок. Она вызывает рабочего, чтобы закрасить пятно у подножья лестницы. Находит и устанавливает ультразвуковой прибор, который должен отпугивать мышей, не позволяя им хозяйничать в доме. Она поручает Клаудии разные задания, и, похоже, та ценит это. Через несколько дней весь дом кажется более ухоженным и опрятным, более обжитым.