Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

На афише был нарисован ее портрет, и в очереди у входа в театр, впрочем, довольно быстро продвигавшейся, они держались, как любовники, он обнимал ее, а она прятала лицо на его груди, чтобы никто не дай бог не узнал ее, находясь так близко, и вместо марлевой повязки натянула до носа платок, ведь любой кашель или чих мог убить ее, хрупкую, как лед на осенней луже. В очереди, а потом у гардероба пришлось волей-неволей слушать разговоры, от которых было не спрятаться, потому что они были всюду, за спиной, впереди, с одной стороны, с другой стороны, как вы думаете, жива она или нет, да какая разница, она уже год как живой труп, вы видели ее последние фото, да уж, лучше умереть, чем так жить, а ведь какая была умопомрачительная красавица, согласитесь, как же все зыбко и непредсказуемо в этом мире, а вообще сколько можно ее обсуждать, каждый день умирают от рака люди, даже маленькие, ни в чем не повинные дети, и надо говорить о них, а не о какой-то актрисе, да мало ли их на свете, этих актрис. Сдав верхнюю одежду, они направились к туалету, он, чтобы сменить подгузник, вымокший быстрее, чем обычно, а она, чтобы поправить грим, и он обнял ее, грубо, властно поцеловав в губы, не слушай этих идиотов, они не знают, что говорят. Они правы, ты и сам это знаешь, а теперь мне придется заново красить губы, да и ты не забудь вытереть помаду, а то у тебя глупый вид.

В ложу, в которой было шесть кресел, а их — крайние, ближе к сцене, зашли сразу после третьего звонка, чтобы до начала спектакля соседи от скуки не принялись разглядывать странную парочку. Заняв места, уткнулись в программку, читая имена актеров, ему ничего не говорившие, а ей хорошо знакомые, с кем-то она училась в театральном училище, с кем-то снималась в фильме, с кем-то вела церемонию награждения фестиваля, с кем-то перекинулась парой фраз на закрытой вечеринке, куда мать не отпускала ее без телохранителя, и он, подняв глаза на переполненный зал, ощутил, как от внезапного приступа страха внутренности зазвенели, словно монеты в копилке, и зачем они только пришли сюда, ведь кто-нибудь ее обязательно узнает, не нужно было рисковать. Мои родители, шепнула она ему, вон, в третьем ряду, рядом с министром культуры, видишь, а впереди, прямо перед матерью, мой жених. Он читал что-то о ее романе с молодым актером, с которым они играли в одном театре, но не мог вспомнить, что именно, и, нагнувшись, тихо спросил, скучает ли она по нему. Мы совсем не знали друг друга, успела она ответить, это была помолвка по расчету, рекламный ход, а потом свет погас, строгий голос попросил выключить мобильные телефоны, и зал притих, затаив дыхание, я даже не знаю, нравился ли он мне, и его лицо стерлось из памяти вместе с его смехом и запахом лосьона после бритья, а в последний раз я видела его на фотосессии в онкоцентре, для какого-то желтого издания, в котором потом вышла статья о том, как безутешен мой жених, и его поклонницы наверняка были без ума. На подмостки выбежала маленькая белокурая девочка лет пяти и, смешно отставив руки, прочитала цветаеву: быть нежной, бешеной и шумной, так жаждать жить, очаровательной и умной, прелестной быть, нежнее всех кто есть и были, не знать вины, о возмущенье, что в могиле мы все равны. Это я на первом прослушивании, сказала она, мама выбрала это стихотворение, а я заучила, но до сих пор не понимаю, о чем оно, а вообще так странно, я отчетливо помню тот день и себя в нем, запах выглаженного платья с накрахмаленным воротничком, заколку, которая больно давила на висок, узкие туфли и мозоль на левом мизинце, из-за которой прихрамывала, в комнате для прослушиваний было темно, тяжелые темные шторы закрывали окна, словно театральные кулисы, а за окнами, я знала, было лето, солнечное, жаркое, и мне хотелось на карусели, но приходилось читать стихотворение, пытаясь понравиться режиссеру, хотя, я подслушала разговор родителей, все давно было решено, и меня безо всякого стихотворения брали на роль, просто нужно было соблюсти формальности и приличия, и мне было грустно за других девочек, ждавших в коридоре своей очереди и не знавших, что они всего лишь массовка. Вы не могли бы заткнуться, будьте так любезны, просипел сосед по ложе, и он закрыл ладонью ее рот, вымазавшись в помаде, помолчи, расскажешь в антракте. Но она, не выдержав, вновь придвинулась к нему, зашептав на ухо, так что ему стало щекотно, как ты думаешь, если в этом спектакле все с самого начала неправда, можно ли вообще верить в то, что в нем показывается. Это твоя жизнь, удивился он, тебе виднее, что в ней правда, а что ложь. Ах, если бы и правда мне было виднее, так ведь я и сама не знаю, что было, а чего не было, и верю в то, что пишут обо мне в газетах. Слушайте, если вы не прекратите, я вышвырну вас отсюда, разозлился сосед, и сидящие в зале люди повернули головы в их сторону. Простите, ради бога, испугался он, что сейчас ее точно кто-нибудь узнает, и ощупал свою грудь, мы больше не будем, простите еще раз.

В антракте она попросилась в буфет, она никогда не была в нем раньше, ведь у актеров есть отдельный буфет, да и диетолог все равно запрещал ей есть то, что там продавалось, и им опять пришлось стоять в очереди, слушая разговоры, постановка так себе, ничего выдающегося, но в этом спектакле, конечно, важны не режиссерские изыски, а сюжет, актриса хороша, даже лучше той, которую играет, да нет, что вы, та была намного талантливее, никто ее не заменит, а вообще грустно и поучительно смотреть на историю безумного, завидного успеха, зная заранее, чем все закончится. Хочешь эклер, громко спросил он, отвлекая ее от болтовни возбужденных, раскрасневшихся зрительниц, или, может, буше, посмотри, какие вкусные пирожные. А какая она, эта актриса, расскажите, вдруг спросила она, обернувшись к одной из женщин, стоявшей прямо за ними. Если ты проголодалась, можем взять салат с тунцом, попытался он перекричать ее, но женщина, приподняв бровь, оглядела странную девушку в розовом парике и, хмыкнув, ответила: не такая, как все мы, это уж точно. Спешно расплатившись, он взял поднос и, протиснувшись между ней и женщиной, подтолкнул ее, пойдем, антракт короткий, нужно успеть поесть и сходить в уборную. Не такая, как все, повторила она с набитым ртом, когда они примостились на краю столика, где уже пила чай супружеская пара с детьми, не такая, как все, мне это часто говорили, но что это значит, кто бы объяснил. После буфета спустились в холл, где на выставленных столах продавались книги, какой-то ушлый журналист уже написал ее биографию, а издательство выпустило ее, как и театр, не дожидаясь смерти, повезло с похищением, благодаря чему книга раскупалась даже лучше, чем ожидалось, и она, пролистав несколько страниц, прочитала вслух: она жила только игрой, растворяясь в своих ролях, а какой была на самом деле, что прятала за сотнями масок и образов, не знал никто, и именно эту загадку предстоит разгадать читателям. Купи мне эту книгу, попросила она, я тоже хочу разгадать загадку. Ладно, куплю, вздохнул он, хотя я уже предчувствую, что это какая-то ерунда, да и аннотация написана безобразно, нельзя так банально и неумно выражать свои мысли, я бы гнал таких из профессии. Протянув сдачу, продавщица книг равнодушно скользнула взглядом по розовому парику. Приятного чтения, спасибо за покупку.