Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Они долго кружили по кольцевой дороге, и он, глядя на проносившиеся мимо машины, подсвеченные неоном улицы, дома, в которых светились желтым светом окна, вывески: хлеб, свежее мясо, продукты, скидки, три по цене двух, бокал вина в подарок, думал о том, каким чужим и неприветливым вдруг стал этот город, в котором он прожил жизнь, а теперь не знал, где переночевать. У светофора остановились рядом с троллейбусом, усатым, чуть покривившимся набок, и он, задрав голову, смотрел на пассажиров, мужчину, дремавшего, прислонившись к окну, жующую булку девушку, то и дело стряхивавшую крошки с груди, женщину, разглядывавшую его самого так же пристально, любопытно и одновременно равнодушно, как разглядывают друг друга люди, которые через секунду разъедутся в разные стороны и никогда больше не встретятся. Перебирая друзей и любовниц, он гадал, не приехать ли, как в юности, без звонка и предупреждения, просто так: привет, можно у тебя переночевать, я, кстати, не один, вот, познакомься, но, пожалуй, никто из них не будет ему рад, даже закадычный друг, который теперь занят только дачей и неправильно проложенной канализацией, и ничем другим. Он тут же представил, как бы это все произошло, недаром же у него в молодости был литературный талант и хорошее воображение, которое, впрочем, и сейчас никуда не делось, друг встретил бы его на лестничной площадке, в резиновых тапочках и старом спортивном костюме, заляпанном на животе, тебе чего, удивился бы, не приглашая войти, хотя не виделись десять лет, ты в гости, что ли, почему не позвонил, у меня жена болеет, а это еще что за страшная шлюшка с тобой, и вообще, мне завтра с утра ехать за стройматериалами, так что давай созвонимся и встретимся как-нибудь в другой раз. Или, что скорее, вообще не узнал бы его голос по домофонной связи, огрызнувшись: кто это, что нужно, мы ничего не покупаем и в бога не верим, уходите. И это еще в лучшем случае, ведь, как известно, сдают беглецов обычно самые близкие, за деньги, от страха или просто так. Нет, нечего и думать, чтобы заехать к кому-нибудь из друзей, а ведь тридцать лет назад это было так просто, прийти, остаться на ночлег или, наоборот, открыть дверь и, увидев на пороге друга, сказать, заходи скорее, сейчас я поставлю чайник и постелю тебе на диване, а впрочем, положа руку на сердце он и сам бы теперь не был рад, если бы кто-то вот так притащился к нему без звонка, видимо, виноват возраст, проклятый возраст и время, которое меняет человека, развешивая его дни, как сушеные рыбины на веревке. Он посмотрел на нее, выпотрошенную, обессилевшую, с остекленевшими глазами, и, взяв за руку, прильнул к ее щеке, ощутив, какой холодной она была. Жизнь без любви не имеет смысла, всплыли в памяти слова с афиши дурацкого фильма, жизнь без любви не имеет смысла.

Позади взвизгнули сирены, и, обернувшись, он заметил, как их обгоняют полицейские машины, одна, вторая, третья. Она проснулась и, оглядевшись, вдруг крикнула: за нами полиция, нам нужно где-то спрятаться, и ее голос показался ему грубым, хриплым, будто прокуренным, а главное, совершенно незнакомым. Почему ты думаешь, что это за нами, не понял он, наверняка какая-нибудь очередная антитеррористическая кампания или опять ограбили инкассаторов, а теперь объявлен план-перехват и все такое прочее. За нами, потому что ты меня похитил, идиот, а еще у тебя полный портфель бабла, и, сложив пальцы пистолетом, она принялась стрелять по полицейским машинам, бах, бах, бах. Водитель обернулся, посмотрев на них удивленно и немного растерянно, а он крикнул ему, эй, парень, что уставился, смотри лучше на дорогу, а то сейчас врежемся прямо в полицейский кортеж. Он вспомнил какой-то сериал, который крутили по вечерам, он его, правда, не смотрел, но, переключая каналы, несколько раз на него натыкался, и в этом сериале она, еще совсем юная, лет шестнадцати, не больше, играла дочку богатых родителей, ну прямо как в жизни, вот только спутавшуюся с бандитами, но он не знал, в чем, собственно, там было дело, в этом сериале, и чем все кончилось. Водитель сбросил скорость, сказав, что впереди пробка, вроде как досмотр или что-то в этом роде. Мы можем съехать с дороги или свернуть, вцепился он обеими руками в портфель, но вдруг полицейским это покажется подозрительным. Не волнуйся, сказала она, и ее голос прозвучал неожиданно резко и уверенно, совсем как в сериале, впереди заправка, сейчас заедем на нее, заправимся и развернемся, что вы оба как дети малые. Одним движением она сдернула розовый парик, вытерев ладонью взмокшую под его резиновой основой макушку, и водитель, вскинув брови, посмотрел на нее через зеркало, удивленно пробормотав на своем языке что-нибудь вроде: ничего себе или ах ты боже мой, ты еще и лысая. Заправившись, они поехали в обратную сторону, и, плюща нос о стекло, она засмеялась, глядя на полицейских, останавливающих проезжающие машины, как мы их обдурили, посмотри, вот же придурки, менты поганые, а теперь нам, пожалуй, нужно залечь на дно, переждать пару дней, ну-ка, черножопый, найди нам ночлег. Водитель, хмыкнув, почесал затылок, тебе бы, милая, рот помыть с мылом, но ночлег, так уж и быть, получите, у нас вообще не принято людей бросать в беде, так что держитесь крепче, сейчас поднажмем.

Дом стоял у эстакады, темный, пугающий, завешенный лесами, как старый шкаф простыней, прячущей его от пыли, но кое-где в окнах мелькали, словно падающие звезды, огоньки, а может, это отражался свет из соседних домов. Ну все, приехали, вот наше убежище, показал водитель, ткнув пальцем, да не бойтесь, здесь живут люди, много людей, сейчас увидите. Прижав к себе набитый деньгами портфель, он замешкался, оглядывая нависшее над ним пяти— этажное здание, и в голове пронеслось: удар тяжелым по затылку, кровь на грязном бетонном полу, пустой портфель, и даже в полицию не заявишь, если вообще жив останешься. Ты боишься, что ли, усмехнулся водитель, не бойся, я тебе друг, здесь никто ни тебя, ни твою страшненькую грубиянку не обидит, у нас так не делается, нехорошо обижать тех, кто пришел в твой дом за помощью. Я устала, умираю как хочу спать, сказала она, к тому же нужно спрятаться, легавые идут по нашему следу, так что давайте поскорее войдем внутрь. Дверь в подъезд была заколочена, окна закрыты железными листами, и непонятно было, как можно попасть в дом, разве что пройти сквозь стену, но водитель, задрав голову, громко свистнул, и скоро из окна на третьем этаже высунулся по пояс какой-то человек, неразличимый в темноте. Это я и мои друзья, крикнул водитель, и человек пропал, а затем снова появился, но уже на первом этаже, отодвинув тяжелый железный заслон. Кое-как, помогая друг другу, они забрались через окно, оказавшись на темной лестнице со сломанными перилами. Осторожнее, не свалитесь, держитесь за стену, говорил водитель, когда они осторожно поднимались по щербатым, облупленным ступенькам, пугаясь, как хрустит под ногами битое стекло и щебенка. Где-то слышались голоса, мужские и женские, плач маленького ребенка, пахло подгоревшим ужином, приторными женскими духами, бензином, грязными пеленками, немытыми телами, и тяжелый спертый запах, перемешанный с дымом, застил глаза. Они прошли длинный темный коридор, и водитель освещал путь фонариком, свет от которого путался под ногами, как кошка, а затем оказались в просторной комнате, где кое-как, из последних сил светила тусклая лампа, работавшая от небольшого генератора. На полу лежали замызганные старые матрасы, на них, скрестив ноги по-турецки, сидели смуглые горбоносые мужчины и толстухи с рыхлой кожей и черными волосами, похожими на спутанные водоросли, выброшенные на берег отливом, а в углу, укачивая на руках ревущего младенца, лежала молодая женщина, укрытая темнотой, словно одеялом. Это мои друзья, сказал водитель, а потом заговорил на своем языке, похожем на грохот телеги, проезжающей по разбитой ухабистой дороге, а мужчины и женщины, разглядывая пришедших, закивали, приветствуя их. Со своего места поднялся старик, с носом, напоминавшим заснувшего на козлах извозчика, и, почесывая щетинистые щеки, пальцем поманил за собой. Он не говорит по-русски, объяснил водитель, сейчас покажет вам ваше место, где ляжете ночевать, а если проголодались, женщины покормят вас, но вы сможете остаться у нас на две-три ночи, не больше, потому что нам лишних проблем не нужно, своих хватает. Для гостей выделили лучшее место, кусок одноместной кровати, принесенной, наверное, с помойки, без ножек и спинки, с жестким матрасом, пропахшим потом и мочой, и страшно было даже представить судьбу этого видавшего многое матраса. Он все ждал, что она, заплакав, попросит, отвези меня к родителям, в мой большой красивый дом, его фото публиковали в модном журнале, одна мебель стоила, страшно сказать, несколько миллионов, не говоря уж о бассейне и оранжерее под крышей, отвези меня из этого ужасного места, грязного и вонючего, я привыкла к другому, но она принимала все как должное, не жаловалась, не морщилась, ничем даже не намекала на то, что это место, эти люди, эта грязная кровать без ножек неприятны или даже омерзительны ей. Если хочешь, мы уйдем, тихо-тихо, чтобы никто не услышал, шепнул он ей, но она, покачав головой, взяла его за подбородок, повернув к себе, ты с ума сошел, старичок, по нашему следу идет вся полиция города, а здесь нас никто искать не станет, так что не ной, слабак. Растянувшись на узкой кровати, она уснула, положив под голову свалявшуюся подушку, под которую спрятала свой парик, а одна из женщин, все из них были для него на одно лицо, принесла одеяло, бережно укрыв ее. Он сел на краю, не выпуская из рук портфель, и слушал ее дыхание, слабое, прерывистое, точка тире тире точка, словно она посылала какие-то послания, которые он никак не мог расшифровать. Свет погас, мужчины и женщины улеглись на своих матрасах, затих ребенок, и дом, похожий на старый корабль, поплыл в ночь, а он, вспоминая ее роли, которые видел или о которых читал, все гадал, что бы ей предложить завтра, какую роль подбросить вместо бандитки из дурацкого сериала, невыносимо раздражавшей и совершенно не нравившейся ему.