Миранда Джулай - Первый нехороший человек

– Это-то мне и нравится. Как все обыденно. Люди так и едят! Чего бы и нет?

После ужина мы посмотрели «60 минут» на новом плоскоэкранном телевизоре.

– Единственная настоящая телепередача осталась, – сказал он, кладя руку на спинку дивана, чуть касаясь моих плеч. Я попыталась расслабиться и втянуться в программу. Речь шла о том, как против банд можно применять тактику подавления массовых волнений. Затем пошла реклама, и Филлип выключил звук. Мы смотрели, как женщина в полной тишине моет голову.

– Ты глянь на нас, – сказал он. – Мы как старая супружеская чета. – Он потрепал меня по плечу. – Я размышлял об этом по пути сюда – обо всех наших жизнях, проведенных вместе. – Он покосился на меня. – Ты все еще так думаешь?

– Наверное, да, – сказала я. Но думала я о Кли. Я была ей врагом, затем матерью, затем любовницей. Три жизни – прямо тут. Он включил звук. Мы посмотрели, как полицейские ходят по дворам и вживаются в местную общину. В следующий перерыв на рекламу он изложил подробности о своих легких: они отвердевали. Это называется легочный фиброз.

– Когда уходит здоровье, такие штуки действительно имеют значение.

– Какие штуки?

– Такие. – Он обвел рукой меня и гостиную. – Надежность. Друзья, которым ты можешь доверять, надолго. – Я ничего не сказала, и он нервно глянул на меня. – Я слишком спешу, да?

Я поглядела на свои бедра: невозможно было помыслить, что он здесь, рядом со мной, ждет.

– Конечно, я здесь, с тобой, – сказала я. Далось с облегчением: сердиться на него – тяжкий труд. Он взял меня за руку, быстро сжал ее трижды по-разному, как член банды. Мы только что видели, как это делают двое мужчин из телевизора.

– Я знал, что так и будет. Не хочу тыкать пальцами или называть имена, но, скажем так, у молодежи не те ценности, что у людей нашего поколения.

Рот у меня открылся – напомнить ему, что мне всего сорок три, – но затем я вспомнила, что мне уже сорок четыре. Почти сорок пять. Слишком старая, чего тут выпендриваться.

После «60 минут» он сходил к своему автомобилю и принес оттуда электрическую зубную щетку.

– Эту я держу в машине. – Ночной слепоты как таковой у него не было, но ездить по ночам делалось все менее уютно.

– Я не навязываюсь? – спросил он на крыльце, снимая обувь.

– Нет-нет, вовсе нет.

Мы почистили зубы, стоя бок о бок. Он сплюнул, я сплюнула, затем он сплюнул. Включил зарядное устройство в розетку над кухонной стойкой; на всех бороздках и ребрах застыл буроватый налет.

– Не волнуйся, – сказал он, – мы и тебе такую заведем.

Я долго сушила руки, пока он громко мочился сидя.

Ничего, если он поспит в трусах? Конечно. Я надела ночную рубашку в чулане, размышляя, кому из нас полагается спать на диване. Когда я вышла, он уже лежал в моей постели. Похлопал место рядом с собой. На миг мне защекотало в животе, а потом я вспомнила о старой супружеской чете. У нас это все позади, и у него легкие твердеют. Я налила нам обоим по стакану воды в кухне и поставила их на тумбочки.

– Устраним секс с дороги? – спросил он.

– Что?

– Мужчина и женщина… спят вместе. Не хочу, чтобы в этом была загвоздка.

Сердце у меня заколотилось. Я совсем не так себе это представляла, но, может, было в этом что-то прекрасное. Или честное. Или, в любом случае, у нас будет секс.

– Ладно, – сказала я.

– Не очень-то задорно.

– Еще как!

– Великолепно. Погоди.

Он сбегал в гостиную и вернулся со своим телефонном и крошечным тюбиком розового лосьона; опер телефон о мои баночки с витаминами. Мне стало трудно управлять дыханием, челюсти трясло от нервной энергии. Филлип уставился на мою цветастую ночную рубашку и несколько раз почесал бороду. Затем хлопнул в ладоши.

– Так. Дело в следующем: если хочешь наблюдать – пожалуйста, но ты не обязана, мне от этого ничего. Нужно, чтобы ты лежала на спине и была готова, когда я скажу «давай». – Он выдал мне подушку. – Если можно, подложи, пожалуйста, под бедра. – Он надул щеки и выдохнул воздух. – Хорошо?

– Хорошо! – сказала я задорно. Мне было страшно неловко за него, но сам он совершенно не смущался. Постукал по телефону. Вопли и кряки выскочили оттуда прежде, чем он успел выключить звук и ссутулиться. Кровать затряслась, все было тихо. Вот что имела в виду Кирстен – что ему нужно долго смотреть в телефон. Долго – насколько долго? Я тихонько закатала ночную рубашку выше бедер. Подсунула под себя подушку на случай, если он скажет «давай». Подумала погладить его по спине. На ней было множество крошечных выемок, россыпь седых волос, веснушек и красных точек. Я уложила ладонь ему между лопаток; она затряслась вместе с его телом. Я убрала руку. Через несколько минут он взялся за телефон, что-то там покрутил, потыкал и вновь пристроил его на место. Я поглядела в детский монитор: Джек сладко раскинул руки над головой. Легко или трудно будет после этого уснуть? Может, следовало потихоньку принять мое гомеопатическое снотворное. Я закрыла глаза – проверить, близко ли сон.

– Давай.

Глаза распахнулись; я стремительно раздвинула ноги и поправила подушку, а он развернулся и ринулся на меня, член красный и блестящий от пахнувшего розами лосьона. Пырнул пару раз, прежде чем отыскал отверстие. Потыкался быстро, туда-сюда, затем стал помедленнее. Немного больно, однако жжение угрелось и ушло. Он вдыхал и выдыхал долго, размеренно.

– Годится, – сказал он через минуту. Склонился и вжал толстые губы в мои. С бородой было немножко трудно. Он остановился и убрал колкие волосы ото рта. Мы столкнулись зубами.

– Думаю о народной песне про старую курочку и старого петуха, – шептал он, тыкая. – Как она там?

– Не знаю. – Утерла рот.

– «Ко-ко, ку-ка-ре-ку, клювами тюк-тюк» – что-то в этом духе. Хочешь сверху?

Взгляд его уперся мне в груди. Может, будет лучше, если они будут свисать, нежели растекаться. Но я покачала головой – нет. В той позе я не смогу думать свою штуку.

Я сдвинула ноги и зажмурилась. Должно было получиться легко, но, чтобы вообразить, что он – на мне, потребовалась яростная сосредоточенность. Пришлось полностью его убрать и соорудить заново, сосредоточиваясь на его воображаемом весе вопреки его всамделишной тяжести. Как всегда, он очень меня подбадривал: вновь и вновь говорил мне, чтоб я думала свою штуку. Я близилась к вершине утомления, когда меня прервал настоящий Филлип.

– Открой глаза.

Чтобы потрафить ему, я на миг подсмотрела и увидела, как его рот свернулся в тугое кольцо: он с силой толкал воздух внутрь и наружу. Я быстро зажмурилась обратно.

Все рассы́палось, и я бросила свою штуку и попыталась вообразить, что член во мне – моя собственная версия Филлипова члена, и что тычусь я в Кли. Как только я приноровилась, сцена показалась очень подлинной. Как воспоминание.