Сергей Герасимов - Шаги за спиной

Тонкая рубашка, лишь полуприкрывающая грудь; очки от солнца, вечно сползающие с волос; губы цвета раннего заката и такая, такая музыкальность вздоха… Людочка сидела на коленках у добра молодца, встреченного позавчера на пьяной вечеринке по поводу желания устроить вечеринку.

Доброго молодца звали, вроде бы, Олегом, и Людочка влезла на коленки не от изныва страсти, а по вполне профессиональной причине – интересовалась мнением прохожих.

Прохожие, как и положено, проходили. Издалека присматривались, потом отворачивали головы или смотрели на нее как на фонарный столб. Людочка вглядывалась в лица зло, с выражением пойманного волчонка, добрый же молодец гладил ее волосы так нежно, что не одна женская душа позавидовала, вслепую проходя мимо.

Людочка сползла с колен и легла на скамейку, положив голову на мужские колени. Так она могла видеть лица, а лица могли видеть ее черные, в большущую клетку, колготки.

Прохожие отворачивались, едва коснувшись взглядом.

Шла белокурая дама с мальчиком лет четырех (tabula rasa в полосатой шапочке, сам на себя наносит первые штрихи); облизывала с ним по очереди один леденец на палочке, опуская леденец на уровень жадных губок, верхняя выпячена.

– Мама, а у тети туусы, – удивился мальчик, подразумевая букву «р». Задрал голову, желая увидеть обьяснение.

Дама состроила неплохую гримасу из уползания губ влево и ничего не ответила. Людочка запомнила гримасу и попробовала ее на своем лице, получилось, стоит запомнить. Пока другие отдыхали, она работала.

Появился Лерик в конце аллеи, какой-то особенный, привознесенный, неужели зарплату получил? Сейчас будет прелестная сценка, которую нужно запомнить поточнее. Не забыть о реакции прохожих. Артист должен вначале увидеть, и только потом показать, если сумеет… Нет, сегодня он не такой как всегда… Лучше не придумывать реплик заранее, а положиться на интуицию… Попробовать держать паузу… Это трудно – держать паузу, когда ты крупным планом…

Лерик подошел и остановился. Людочка держала паузу. Две одинаковых блондинки и элегантнейший старикашка уже остановились, образуя первый рад партера. Подходят следующие: карикатура на человека, стручок в форме курсанта (ВВ на погонах, лихой красный берет, высохший взгляд, кривые лапки), с ним толстая мадам. Дама с ребенком приостановилась вдалеке.

Женщина чувствует сцены телепатически.

– Встань! – скомандовал Лерик и стало чуть-чуть страшно.

Она встала, не отвечая, и Лерик влепил пощечину.

– Ну-ну, – вмешался элегантный старикашка.

– Это моя женщина, – сказал Лерик вполне натурально, – путь кто-то попробует вмешаться.

Глаза стоящих женщин загорелись янтарем, как у тигриц.

– Идем со мной.

И она пошла. Олег поробовал сказать что-то напоследок, но Людочка его оборвала. Ничтожество.

Она пошла, покорно, со стыдом и радостью. Будто было сказано волшебное слово, которое, как в красивых сказках, превращает принцессу в каргу и каргу в нежную принцессу.

Нужное слово действует как радиация: оно меняет твой генетический код.

– Мама, а тетю побии, – сказал ребенок, подразумевая букву «л».

– Так ей и надо, – ответила дама. Дама была слегка консервативна.

Вечерние улицы подсвечены, но не фонарями, фонари сейчас ударились в экономию, и не окнами домов. Вечерние улицы подсвечены тайной и тайна сквозит во всем: в черных дворах (точнее, в провалах между домами, город забыл что такое дворы), в черноте движутся тени и решают свои темные проблемы и обсуждают свои теневые стороны жизни. Бульвар кое-где проколот насквозь спицами постусторонних огней (по ту сторону закусочные с громкой музыкой и потными лицами) но в общем-то бульвар темен. В его темноте слышны голоса всех калибров: голосочки, голоски, голоса, голосища, голосины. Беседуют, вижжат, орут, ругаются, голосят, смеются. Это земные тайны, но в берегах древесных крон течет небесная река и так и хочется остановится, задрав голову, и посдслушать, о чем шепчутся там, наверху. И звезда с звездою говорит – почему бы и нет? Угадал ведь он, не бывав в космосе, «спит земля в сиянье голубом»?

Надвинулся автомобиль – наглая жирная иномарка – и, не торопясь, провел полосой света по глазам как кисточкой.

Валерий прикрыл глаза ладонью. Из двора выскочил игривый доберман и со свирепым лаем набросился. За ним выскочил голос: «не бойтесь, он не кусается», а за голосом его хозяйка. Нужно будет купить газовый балончик, – подумал Валерий. Один раз получат, второй раз не полезут. Он пошел дальше.

У угла дома номер тринадцать трое мальчиков постарше выворачивали карманы маленькому. Маленький негромко плакал и обещал рассказать папе. Старших это не пугало. Наша будущая элита, – подумал Валерий, – как раз эти пробьются. Не каждый, но каждый третий пробьется. А папа ничего не сделает. Скорее всего ему и не скажут. Он стал вспоминать преступления недавнего времени, которые так или иначе запоминались.

Убийство Листьева в подьезде. Уже радиостанции стольких стран передавали траурное сообщение и все все знали, каждый знал, но наше радио передавало бодренькие народные танцы. Хотя и там, на радио, уже все знали, но только не получили указки сверху. Убийц не нашли. В прошлом месяце – муж вышел и сел в машину, в его квартиру позвонили; жена открыла мужу, но это был не он. Задушили шарфом. Убийц не нашли. Тогда же – две женщины, живущие в одной квартире, найдены мертвыми в разных местах города. Не знаю как вторая, а первая умирала долго. В нее всадили отвертку прямо в вагоне трамвая. Всадили отвертку восемнадцать раз. Она села (уступили все же сидячее место!) и истекала кровью. Никто не сообщил в милицию. Через шесть остановок женщина сошла и села на скамье. Там ее и нашли утром, мертвую. Полтора месяца назал убили ученика, утром, на глазах у соседей. Затащили в собственную квартиру и стали медленно, без опаски убивать. Крики и грохот были слышны даже на улице. «Не убивайте, я молодой, я не хочу умирать!» – был улыбчивым, незаметным, волосы с рыжинкой. Сидел за четвертой партой у окна. Убийц не нашли.

Где-то здесь, за кустами сирени, прятался телефон. Скелет будки на каменном возвышении, а внутри – телефонное сердце, иногда бьется, иногда молчит. Валерий поднял трубку – телефон был жив и громок; наверное, недавно сменил своего предшественника, умершего на посту.

– Алло, Люда?

– Кто звонит? – голос весел, на полуноте оборванноего смеха, весь дрожит от нетерпения, хочет досмеяться.

– Это Лерик. Я сейчас к тебе приду.

Смех отдрожал, повисла пауза.

– Ты не хочешь?

– Хочу, но…

– Я приду без всяких «но».

Люда зашептала в трубку:

– Сейчас сколько? Восемь. Подожди до вечера. До одиннадцати. Я буду тебя ждать, дверь будет открыта. Сейчас я не могу.