Сергей Герасимов - Шаги за спиной

– Ладно, – сказала медсестра, – пока убирай здесь, – здесь тоже грязи полно. Швабру и веник возьмешь у меня. Чтоб вернула! (как будто кто-то позарится) А то знаю я таких.

Валерий привел себя в порядок, умылся как мог.

Сбрил куцую бороду и вышел отдохнуть. Он сел в кресле, а чертика посадил себе на колено. Кресло было твердым и протертым, вот-вот пружины вылезут. На душе было гнусно, что естественно после неудачного побега. Хорошо еще, что не совсем опозорился.

– Хорошо, что не опозорился, – сказал чертик.

– А ты не повторяй мои мысли!

Тамара обернулась на голос и увидела человека, который разговаривал с собственными руками.

Чертик перелез на ладонь и предложил:

– Давай что-нибудь устроим.

– Что?

– Разобьем телевизор.

– Нет, не хочу, – отказался Валерий.

– А что хочешь?

Валерий подумал и вспомнил последний разговор по телефону с директором.

– Хочу, чтобы директор говорил только стихами.

– Это запросто, – согласился чертик, – а сейчас?

– Сейчас оставь меня в покое.

– Давай подкатим к Тамаре?

– Не хочу.

– Не нравится?

– Нравится. Но я не могу с женщинами.

– Как это? – удивился чертик, – ты же целый год был женат!

– Ася меня не подпускала. Называла меня дохляком и неудачником. Сама ездила к своему удачнику на дачу. Сейчас мне ее совсем не жалко. Бог ее наказал за все.

– Сколько тебе лет? – спросил чертик.

– Двадцать шесть.

– Для мужчины в этом возрасте еще ничего не потеряно, даже если он еще мальчик, что очень смешно.

Чертик засмеялся, а Валерий сжал его в кулаке. Тамара обернулась на мгновение и увидела совсем сумасшедшего мужчину, сжимающего кулаки и злобно хмурящего брови. Господи, подумала она, что только с людьми не бывает!

Под вечер Валерий позвонил директору и извинился за свое поведение.

Директор ответил:

Приходите в среду утром и мы с вами все обсудим.

– Я очень раскаиваюсь, – сказал Валерий, ожидая более длинного ответа, – я согласен купить четырнадцать бутылок за свои деньги.

– Да, – сказал директор коротко и повесил трубку.

– Ну как? – поинтересовался чертик.

– Да пошел он к черту, пусть говорит как хочет. Кто он такой, чтобы я им интересовался? И вообще, он остался в прошлой жизни. Прошлой жизни, – повторил он.

Людочке было двадцать три. Она имела невероятную и роскошную профессию – артистка. Роскошная профессия почти не оплачивалась и приходилось жить в основном за счет подарков.

Дарили нечасто, но крупно. За полтора года она привыкла к такой жизни: к подаркам, к похвалам (по принципу: кукушка хвалит петуха), к работе над собой – всегда, всегда, до тошноты, до одури, до непристойных намеков и пальца у виска, иначе не выскочишь из сброда, – к неискренним восторгам и искренним проискам, к приставаниям, к утомительности будней и постоянной глухой боли в затылке, к эфемерной надежде на яркое будущее, отодвинутое в туманные дали, к злому влюбленному Лерику, над которым можно было издеваться всласть, если только знать меру. Есть на ком отвести душу.

Она лежала в перинах (в час пополудни, репетируя будущую роскошь, которая состояла именно в этом, а еще в машинах, флоридах и овациях) и вспоминала о Лерике.

О чем они говорили в последний раз? О чепухе какой-то: о том, как бежит время. Но почему-то вспомнилось и стало грустно; время все-таки уходит и уносит с собою все, кроме необьяснимости человеческих чувств. Что-то давно его нет. О чем он сейчас думает?

– Что? – очнулся Валерий.

– Я спрашиваю, о чем задумался? – спросил чертик.

– О ней.

– Зря ты с ней связался.

– Откуда ты знаешь, о ком я говорю?

– А я не знаю. Ты просто зря связался и с той, и с другой.

– Знаю, – Валерий простучал пальцами по скамейке тему Турецкого Марша. – Но не могу о них не думать.

Был последний день перед выпиской. Впереди громадный разнос на работе, материальная ответственность, похороны жены, которая никогда не была женой, изгнание из квартиры и дальше полная муть неизвестности. И еще телефонные звонки.

А сегодня утром ему прислали конверт. В конверте лист бумаги, аккуратно сложенный вчетверо. На на нем рисунок, сделанный вроде бы детской рукой: виселица. Прислали прямо в больницу. И никакой записки. Так что же делать?

Ограбить, что-ли, банк? А почему, собственно, не ограбить?

– Не получится, – сказал чертик. – Это в Америке банки большие и просторные, как концертные залы. Ты входишь с автоматом, заставляешь всех лечь и места вокруг столько, что можно в футбол играть. Тебе насыпают мешок денег и ты уходишь, захватив парочку заложников. Ты в наших банках бывал?

– Нет пока.

– То-то же. Наши банки переделаны из канцелярий. А канцелярии строились так, чтобы легче было заблудиться. Ты входишь в узкий коридор, поворачиваешь направо и налево, там и здесь ступеньки, а потом тебя выгоняют, потому что пропуск выписан не по форме. В наши банки без пропуска не пускают.

Да и денег в наших банках нет – все разграбили заранее.

– А если все же попробовать?

– Не стоит, – ответил чертик, балуясь в песке, – все равно не выйдет. Если хочешь грабить, то выбери что-нибудь попроще.

Например, богатый дом – мало ли богатых домиков?

Валерий вспомнил дом, виденный недавно. Дом стоял на той улице, где живет Пашка и поражал даже не роскошью, а превышением любой возможной или необходимой роскоши. В таком могут быть дверные ручки из золота. Еще тогда мелькнула сегодняшняя мысль.

– Брось, этот Дом будет ограбить еще труднее, чем банк, – сказал чертик.

Слово «Дом» он выговаривал с большим уважением. Было понятно, что он имеет ввиду не просто здание, а именно Дом.

– Может быть, мы говорим о разных домах?

– Крайний Дом по улице Космонавтов. Рядом с домом Пашки.

– Ты мне советуешь?

– Очень верный способ самоубийства. Вернее, чем бутылки.

Тут уже осечки не будет – тебя прихлопнут, как муху. А то, что от тебя останется, сожгут в топке или утопят в болоте.

Уже не одного такого как ты сожгли и утопили.

Валерий сидел на скамье в компактном больничном парке.

Парк состоял из полутора аллей, жестко обрезанных решетками.

В одном конце аллеи – церквушка из крашенного дерева, совсем игрушечной величины; в другом – кто-то довольно правильно играет на гармошке добросоветную «Катюшу», пытается украсить мелодию музыкальными фокусами и на них застревает. Вот, перешел на попурри из слез сорокалетней давности. По ступенькам спускается старик на костылях; медсестра придерживает его за талию; старик сердится и говорит, что он и сам еще ходить может. Чертик взобрался на скамейку и уселся, качая одной лапкой, поскребывая коготками.

– Я, как, так и не перестану тебя видеть? – спросил Валерий.