Андрей Филатов - Sugar Mama

Играл я как-то раз с соседями на даче в преферанс. В том самом поселке на 73-м километре, в котором выросло плодово-выгодное поколение. Играл и невзначай выиграл. Не коньяк выиграл, а должность на радиостанции.

Соседи – люди хорошие: один – торгаш, другой – начальник железнодорожного узла. Торгаш – Евгений Евгеньевич, а железнодорожник – Лев. А фамилия у него – Зайцев. Такие вот бывают в жизни интересные словосочетания.

Строго говоря, я не настолько силен в преферансе, как они подумали. Просто надо быть полным кретином, чтобы за двадцать лет не выучиться играть. Учить меня начали в Азербайджане, на станции Насосная.

– Хочешь, сынок, познакомиться с Родиной? – предложил отец, собираясь в командировку.

– С чего начинается Родина? – спросил я. Начиналась она с военно-воздушной базы на Каспийском море.

Я загорал, купался, трепался от нечего делать с азе-рами и балдел под перекличку реактивных самолетов, на которых летал отец. Вечером в общаге пили аквариум и резались в преферанс. Аквариумом называли настоянный на тархуне спирт. Спирта у техников было в достатке, а тархун в Азербайджане растет как у нас подорожник. Выпить не предлагали, но когда садились играть, всегда брали в компанию. Скоро я различал масти по старшинству, знал игры, научился считать взятки и не брать их на распасах.

И настал день моего крещения. Случилось это в небе. Ангела, который за мной прилетел, звали АН-8. Он был бесконечно добр и разрешил мне пройтись кроссовками по удивительным полям, на которых паслись белые-белые облака. И штурман Саня казался мне пастухом, который царствовал в этих облаках, и каждый мой шаг по стеклянному полу его кабины был шагом бога. А Саня смотрел на фотографию красивой шатенки, прилепленную скотчем к щитку приборов, и напевал хрипловатым голосом: «Ах эти черные глаза…»

– Жена? – спросил я.

Саня взглянул на меня и ответил:

– Жена моя ушла к командиру эскадрильи полковнику Приходько. Слышал такую фамилию?

– Нет.

– И не услышишь, сынок, – поправил Саня фотографию шатенки. – Потому что был он нормальный мужик, и фамилия у него тоже нормальная была, а теперь кирдык ему. Спекся.

– А почему фамилия была? Вроде женщины всегда по мужу фамилию брали?

– Потому что кончается на «а». Был Приходько – стал Приходька, рубишь, сынок? Кто моей женушке под каблучок попадет, тот под каблучком и останется, – счастливо улыбнулся Саня. – А я теперь человек свободный, – лихо подмигнул он красивой шатенке, – кого хочу, того люблю! А товарищу полковнику Приходька желаю, как говорится, счастья в личной жизни. Свобода, сынок, понимаешь?! «Ах эти жгучие глаза…»

– Понимаю, – сказал я и запел вместе с Саней: – «Меня плени-ии-ли!»

– Добре поешь, – кивнул штурман. – А стихи писать можешь?

– Попробую. А кому стихи – ей? – показал я на шатенку.

– Ага. Марусеньке. Красавице моей, – сказал он необычайно нежно.

Сколько я ни старался, в голове вертелась только одна строчка: «Жили у Маруси два веселых гуся».

– Знаешь, не выходит у меня со стихами. Может, еще раз про глаза споем? – сказал я штурману.

– Про глаза каждый может. Я ее глаза как только не называл: и черными, и жгучими, и страстными… Нужно как-то иначе сказать, понимаешь? Женщины не любят, когда однообразно, им нужно, чтобы только у нее так было и больше ни у кого! А у Ляли, например, тоже глаза черные. Она же цыганка по крови. Видишь, что получается? Нехорошо. Ты где работаешь? Или учишься?

– В школе, – покраснел я.

– Да ты сынок еще! – засмеялся Саня. – Рано тебе про глаза сочинять.

– Не рано, – обиделся я. – Фигня все это: черные, жгучие, страстные… Глаза у нее ЧЕРНОСМОРОДИНОВЫЕ, – оторвал я фотку и ткнул Сане в лицо. – Смотри внимательно, штурман!

– Во, бля! – восхищенно сказал Саня. – Быть тебе, сынок, с таким талантищем весь полет счастливым! Все бабы твои будут! – протянул он мне свою сильную мужскую руку.

На всю жизнь я благодарен отцу за то, что мой первый полет, как и многое в той совковой стране, был левым. Летел бы я рядовым рейсом «Аэрофлота», навсегда остался бы обычным гражданином с посадочным талоном. Но я гулял по небесным полям, пас со штурманом Саней белые облака и пел с ним про черносмородиновые глаза красивой шатенки Марусеньки.

Спасибо тебе, папа!

А в карты я тогда проиграл двум майорам ВВС. Какие могут быть карты, когда небо в облаках и глаза в черную смородину?!

Потом были пять лет института и оттачивание мастерства в стенах Alma mater. Играть не стеснялись даже у ректора на материаловедении. Из всего его курса я запомнил «лямбду», именем которой ректор периодически выражался, и свою будущую жену, в которую успел влюбиться, пока партнеры сдавали карты.

В армии я обыгрывал подполковников мобилизационного отдела, при котором состоял на службе, но своему непосредственному командиру, полковнику Сарычеву, добросовестно сдавался. Что делать – в душе мы, конечно, бунтари, но в жизни чаще Молчалины. Перед душой оправдывался тем, что в армейском уставе фамилия рядового Чацкого не значится.

Всякий раз, проигрывая Сарычеву, я думал о том, что все в нашей жизни подчинено определенным законам. «Взять, к примеру, армию, – думал я. – Чем Сарычев лучше меня? Таких, как я и он, в армии тысячи, а в жизни – миллионы. Миллионы судеб – миллионы кораблей. Понятно, что катастрофы не избежать, поэтому и необходим лоцман, неважно, с какой фамилией и под чьим флагом он поведет свои армады. Важно, чтобы всех и всегда – одним фарватером. Если сказано на «север» – значит, точно не на юг, так что извольте! На юг, конечно, тоже можно, но только летом и за свой счет».

Впрочем, куда бы нас ни вели, умирать всегда предлагают в одиночку. Обо всем этом неплохо задуматься, когда садишься за карточный стол пытать судьбу, потому что любая игра – это наша жизнь в миниатюре. Зарисовка. Набросок. Этюд. В этюдах тоже нужна стратегия. Моя стратегия была проста: не ошибайся сам, пусть ошибаются другие.

И было бы с такой стратегией все легко и просто, но только жизнь после армии не заладилась. И лоцманы попадались слеповатые, и жена не радовала, и я ее огорчал. Все чаще вспоминался пастух Саня, все сильнее хотелось черносмородиновых глаз, и рвалась душа в поля небесные побродить по белым-белым облакам.

Набрался однажды сил и сказал жене, что подаюсь в пастухи. Отдал ей квартиру, взял пару сорочек и пошел пасти телочек.

Ах вы, телочки мои, буренушки, звездочки мои ненаглядные! Что ж вы меня доите и по-утренней зорьке и по-вечерней? Пастушок же ваш – не петушок с золотым гребешком. Ему ласка нужна и чтобы в глазах смородина черная. А вам травку давай ямайскую да пирсинг золотой.