Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

Козёл Борька свирепо глянул на Аду:

– Поддувало прикрой, имануха… Послушаем, чо мужики удумали…

Парочка притаилась за углом правления, подслушивая разговор мужиков. А какие разговоры?! Конюх, тыча корявым пальцем в странную вывеску, ругался:

– Всё по-новому да по-новому, а когда по-доброму?.. Это чо же деется на белом свете, Громобоюшко?! Эт какой же варнак эдаку срамотишу-то повесил?! Был же «Илья Муромец», тёзка твой, а теперичи… тьфу! – конюх смачно плюнул через левое плечо, где бес незримо утёр плевок с хари. – Тьфу!.. Без бутылки и не вышепчешь.

Бригадир горячо, запальчиво пояснил:

– Какой варнак? Дак наш варнак выкамариват – Продайземля Варнак Горыныч, присидатель, чтоб у его рог на лбу выскочил!.. Совсем с ума сдурел…

Конюх, вздыхая, согласно покивал головой:

– Насчёт присидателя я, Илья, так скажу: был же мужик как мужик. Безбожник, конечно. Любил крепко выпить, хайло распазить, а так вроде и ничо. Но-о, паря, как в Америку скатал, вроде подменили мужика – рехнулся. То ли от породы был чурка с глазами, то ли на его в Америке хомут одели – извередили нашего Варнака, порчу навели… Вот у него, паря, и чешется всё в колхозе на американский лад переладить.

– Во-во, колхозников разогнать, а колхоз прихватизировать… фармазон же. Но мы его в правлении маленько поучили… орясиной [171] Орясина – жердина. , которой ворота подпирают и людей угощают. Ты же, дед, слыхал, как мы Варнака поучили… Едва, паря, оклемался. Притих вроде. Затаился…

– А лицом-то, паря, стал пошибать на президента нашего и ревёт похоже. Губан такой, ничо ему, паря, не скажи; рявкает, как зверь, и волком зырит… Да-а-а, носили лапчи, надели шляпчи… Деньги есть – Иван Петрович, денег нет – паршива сволочь… Да это ишо, паря, Бухло, причиндал евойный, сомущат Варнака насчёт Америки. Из одной квашни вышли… Наш Конский Врач по женским болезням давно уж в Америку лыжи навострил… Громобоюшко, а что это за птица эдакая: Ален Даллес?.. Балбес на избу залез…

– Не, паря, не балбес, хмырь американский. – Бригадир осерчало махнул рукой в сторону Америки. – Удумал, волчара, Россию угробить…

– Во-во, я и почуял, палёным пахнет, американец дак…

Бригадир, о чём-то подумав, вдруг озарённо хлопнул себя по лбу:

– Я чо думаю, Мартемьян Иваныч, а не устроить ли нам деревенский бунт?..

– Бунт?! – конюх испуганно выпучил глаза, разинул рот в диве, но потом форсисто подбоченился, выгнул петушиную грудь и, горделиво откинув голову, глянул в сторону Америки грозным оком. – Эт мы могём!.. Эт мы махом…

– Для почина скинем-ко мы, дед, поганую вывеску… – Бригадир содрал со штакетника «Алена Даллеса» и велел деду заховать подальше, чтоб Варнак не надыбал.

– Припря-ачу, ни одна собака не учухает.

– Но куда черти «Муромца» заховали?

– Не переживай, Ильюша, счас и «Муромец» будет. Я же, паря, вынюхал, куда ее сунули. Присидатель с Конским Врачом орудовали…

– Ну ты, дед, цэрэу [172] ЦРУ – Центральное разведывательное управление в США. ходячее.

– Слава богу, не лежачее… цэрэу?.. Бери повыше – гру [173] ГРУ – Государственное разведывательное управление России. …

Бригадир поморщился:

– Ладно, дед, хва языком трепать, тащи-ко вывеску.

Конюх, ухватив «Алена Даллеса», не по летам прытко посеменил в конторский двор, примыкающий к бараку с тыльной стороны. На отшибе двора, заросшего колючим пыреем и лиловым чертополохом, чернел сколоченный из горбыля ветхий сарай, примыкающий к дровянику. Вернулся дед Бухтин с вывеской, где на крашеном листовом железе матёрыми буквищами было начертано: «Скотоводческий колхоз имени Ильи Муромца».

– Эх, по мне дак имени бы Сталина, – вздохнул бригадир.

– Оно бы, Ильюша, и ладно… Да лучше гусей не дразнить. Пока… Дак, опять же, нам, деревенским, Илья Муромец поближе будет – из крестьян же; это уж потом, паря, – казачий атаман… А упокоился в пещере Киево-Печерской, в святом чине ангельском…

– Это ишо чо за чин?.. Не слыхал, паря…

– Монашеский…

– А-а-а… – Бригадир удивлённо и почтительно глянул на деда Бухтина. – Ишь ты, вон оно чо… И откуль прознал? Вот те и дед Бухтин…

Конюх с лукавой скромностью потупил глаза:

– Книжечки почитывам… Ты же, паря, в клубе Есенина читал, и мы почитывам…

– Ладно, книгочей, тащи молоток и гвозди, старое имя приколотим…

– Айн момент, Ильюша, будут гвозди, будет молоток.

Конюх опять завернул за угол и притащил из сарая молоток и гвозди.

– Так присобачим, хрен оторвут… – посулился бригадир, поигрывая молотком. – Подержи-ко, дед…

Конюх покрестился на Илью Муромца – преподобный же:

– Ну, святый отче Илия, моли Бога о нас, грешных…

Когда приколотили к штакетнику новую вывеску, довольно оглядели дело рук своих, и конюх опять перекрестился:

– Господи, благослови… Может, Ильюша, и наладится жизнь; может, и заживём по-божески, по-русски…

А тем временем козел Борька подсматривал из-за угла и осудительно мотал рогами:

– От две чумы красно-коричневы…

Коза Ада брезгливо поморщилась:

– У лохов фишку клинит…

А мужики, налюбовавшись на «Илью Муромца», чинно уселись на лавку подле палисада, и бригадир, развернув гармонь, заиграл, запел:

Конюх озорно похлопал по груди, по бокам, вроде приплясывая сидя, а потом ворчливо укорил бригадира:

– Вот ты, Ильюша, меня попрекашь, дескать, я байки заливаю, когда пошла такая жись, хоть помирай ложись… А и сам, вижу, с гармошкой не расстаёшься. Спишь с гармошкой…

Бригадир стеснительно улыбнулся:

– Ага, подле стенки баба, посередь – гармонь, а я с краю. Посреди ночи проснусь да и сыграю… Ты, дед, телевизер-то глядишь?

Конюх фыркнул:

– Какую холеру там глядеть?! Скотобойню?.. Кровь из телевизера хлещет, как из ведра… А то – кобели да сучки и собачьи случки… Моя внучка с бывшим зятем, студенты-археологи, с университета загадку притащили: без окон, без дверей, сидит в горнице еврей. Отгадай?

– Сдаюсь, – досадливо отмахнулся бригадир.

– Телевизер, паря… Тараторку сочинил про телевизер. – Конюх жиденьким, сиплым голоском задиристо вывел:

– Но хошь вестя-новостя-то глядишь?

Конюх, кисло сморщившись, махнул рукой:

– А-а-а, брехня собачча… Наше елевиденье нагородит семь вёрст до небёс, и всё лесом, на добром коне не объедешь… Голова нараскоряку… Да и телевизер баушка уханькала… От, паря, ревнивая, язви её в душу. С греха с ей пропал… Помню, врубил… Думал, может, путнее кино, про жись чо… А там кобель американский и сучка французская с жиру бесятся, а мы, дураки, гляди… И не разберёшь, паря, ни спереди, ни сзади: баба ли, мужик ли?.. Вот так нарвёшься… Хотел уж вырубить, а тут баушка в избу зашла, коров доила, в телевизер, паря, глянула, и хайло распазила: «Ах ты, сивый мерин, на срамных девок заришься!..» Хвать из ступы медный пестик, да в телевизер и зафитилила… Я ей в сердцах: «Ты кого, дура, творишь?! Телевизер денег стоит, а у нас с тобой шиш и полшиша… Ты кого ревнуешь?! Вспомни, сколь нам годов…» А старуха, мол, видела по телевизеру: у старого артиста песок сыпется, а жанилси на молоденькой артисточке, и ребенчишко родили… «Да ему, – говорю, – может, подсобили…» А старуха как накинется, ревёт лихоматом: ты, мол, кого буровишь поганым языком?! Хреста на тебе нету. Ты, мол, пошто грешишь на доброго человека?! Может, сам… Вот и балакай с ей, ежели у ей ума, что у куры-дуры. Волос долгий, а ум короткий… От скуки разругались в пух и прах…