Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

А конюх по-житейски рассудил:

– Вот, паря, многим эти тарелки видятся… которы неопознанны, американски, НЛО звать… А по мне дак с кашей бы тарелка опустилась. С гречневой… Или чо, у тарелок летающих кишка тонка, чтоб с кашей… с гречневой?..

Бригадир прижал палец к губам и покосился на конюха страшными глазами:

– Тише, дед, не бухти!.. Не дай бог, высмотрит… А то, в сам деле, шарахнет, как по Сербии… Устроит нам Ирак, бандюга…

В соседней деревеньке встретил мужиков тамошний конюх и провёл к Соколу. А жеребец по конюшне похаживает, копытами постукивает, из ноздрей дым валит, из-под хвоста головёшки летят, эдакий Сивка-бурка – вещая каурка.

Конюх удивился:

– От ить, паря, реформы свалились от нашего дорогого американского руководства – голод, холод; иные жеребцы копытья отбросили, а Соколу хошь бы хны. Соломой да свежим воздухом кормится, а гляди, паря, кака силишша в жеребце играт. Тут американскому Де Билл и делать некого…

Ладно… Лишь заикнулись мужики про Демократку, Сокол на дыбы:

– Я, паря, не знаю, с кем она ишо гуляла… Слыхал, демократка ишо та…

– Ты, паря, не переживай, – успокоил бригадир. – Она же демократка-то по дурости своей, да и без году неделя. Не успела развратиться… Да я её маленько поучил… вожжами, лишню дурь-то выбил… На конную тягу переходим – лошади нужны…

Конюх вспоминал потом: «Короче, паря, огулялась Демократка. Ожеребится, будет приплод от Сокола вопреки нашему дорогому американскому руководству… И не пьяницы, не тунеядцы. Сокол – трудяга, и в рот не берет, и не любит тех, кто пьёт… Придёт времечко, будет у нас в колхозе и табун лошадей… Ладно… а третево дни встречаю Демократку: ожеребилась, с жеребёнком по лугу гулят. А я её давненько не видал – на летнем пастбище жила…»

Увидела гнедая конюха, весело ржёт:

– Здорово, Мартемьян Иваныч!

– Здорово, Демократка!

А кобыла машет гривой:

– Обижаешь, Мартемьян Иваныч… Я же фамилию сменила. А то чо же, дали кличку срамну – Демократка. Как ишо Приватизацией не обозвали. С их бы стало… А пишусь я, Мартемьян Иваныч, ноне по отцу – Гнедуха. Да у меня и масть такая – гнедая…

– Вот оно и ладно, – улыбнулся конюх.

– И какая же я дура была набитая, – помянула старое. – Стыд и срам сказать, тошнее вспомнить. На придурка американского позарилась. А здесь такой Сокол скучал…. Так что спасибочко вам. Вы мне с бригадиром теперь что отцы родные. Из такой беды выручили…

– Жеребёнок-то здоров?

– Здоро-овенький… весь в папашу… Сокол вылитый. От темна до темна носится, как угорелый, не приляжет…

Конюх потом вспоминал: «Вот такая, мужики, петрушка вышла. Детектива охальна… А этот жеребец американский – Де Билл звать – до нашего колхозу всё ж таки добрался. Но, скажу я вам, мужики, против нашего Сокола – тьфу, соплёй перешибёшь. Вроде и на добрых харчах жил, а такой задохлик. Ветром качат. Не в коня, видно, овёс… Ну, прикатил к нам этот Де Билл американский. Сунули мы Де Биллу древнюю кобылицу – Роза Люксембург звать. Присидатель кличку дал ишо при социализме. А поменять забыли. Но мы её просто, по-улишному, Розой кликали. Старая, старе поповой собаки… столько и не живут… Роза по конюшне идёт, а я следом за ней песок подметаю – сыплется же… Хотели мы Розу на шкуру сдать, а тут – на тебе, сгодилась на старости лет. Окрутили мы её с американцем – и все довольные…»

Посудачили конюх с Гнедухой, дед ушёл, но явился козёл Борька, пьяный в дымину, и горланит на всю улицу, горлапан:

– Иде свобода, иде демохратия?!

– Чего, Обалдуй, ревёшь, как недорезанный?.. Опять в стельку пьяный?! Опять куролесишь?!

«А Борьке было с чего веселиться?! – вспоминал конюх. – В наш колхоз прикатил американский президент… как его?.. Убил Клином или Дебилл Клином… вышибло из памяти. Но вроде Клин… У присидателя колхоза гостил. А тот убился, в лепепешку расшибся, не знал, в какой угол посадить, чем отпотчевать. Напитков, наедков, полон стол. А из каких сусеков нагрёб, леший его знат, ежели колхоз на ладан дышит, ежели колхозники уж год зарплату в глаза не видели. На подножном корму перебивались… Ладно… Присидатель-то подпил, и толи с дуру, то ли в лапу ему сунули, старые пашни взял и отдал американцам под ихний полигон – чуму красно-коричневу бомбить… Посулил и сенокосные луга… Ладно… А Борька… тоже, паря, подпил… пляшет перед Клином и срамные частушки горланит.

Мужики поплевали на соромщика, а Клину, паря, глянулись частушки, посулился в Америку взять. И взял бы, да Борька возьми и загуляй на радостях. Запился в доску. Уж и паспорт загранишный справил, деньжонками разжился, уж и сидел на чемоданах. Дак нет, зараза, упился пьяней вина и пошёл по деревне куролесить – блудный дом искал. А у нас в деревне где его найдёшь?! У нас народ тёмный, по старинке живём… Не нашёл Борька блудный дом, разорался: и де свобода, и де демохратия?! И за что кровь проливали, ежели публишный дом в деревне не открыли?! И открыл бы, с Борьки сталось бы – да беда с им вышла… Встретил Гнедуху, колхозная кобыла, хотел вписать её в публишный дом. А Гнедуха – лошадь колхозная, старорежимная… в сердцах-то возьми, да и лягни Борьку… да прямо, паря, в «имущество» и угодила… При смерти лежал. Но одыбал, а радости мало: инвалид – и без «имущества». А кому в Америке козёл нужон, ежели без «имущества»?! Но чо, пришёл в правление колхоза, слезьми уливатся, взад просится. Пожалели, оформили козла сторожем, капусту караулить…»

Ранним утром бригадир и конюх посиживали на лавочке возле правления и глядят: мамочки родны – козёл Борька мимо конторы ковыляет и поёт слезливо:

– Здорово, Обалдуй! – крикнул бригадир. – Куда в такую рань копыта навострил?

– В Америку, поди… – съязвил конюх.

– Ага, в Америку… – досадливо отмахнулся козёл Борька. – Пенсию оформил… по инвалидности… Да пенсия-то – слёзы, кот наплакал. Даже на сено не хватат… Хочу опеть в колхоз вписаться… – Козёл жалобно, с надеждой заглянул в бригадировы глаза. – Может, того… Илья Егорыч, может, в бригаду возьмёшь?.. Слезьми прошу…

Бригадир почесал в затылке и со вздохом покачал головой.

– Даже и не знаю, Обалдуй, куда пристроить тебя. Ненадёжный ты козёл… – в поле ветер, в заде дым.

– Исправлюсь, какие мои годы…

– Да и пьёшь, пока мордой в грязь не упадёшь.

Конюх согласно кивнул головой:

– Утром зайдёшь к нему в стайку, а он уже лежит – рога в пол, пьяней вина.

Козёл Борька чиркнул ладонью по горлу:

– В полной завязке, мужики, вшился…