Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

– И что, новый вживили? – усмехнулся Филя.

– Не-а, я старый подобрал и вставил… А поливал продавцов за то, что они, шалавы, на меня ноль внимания. Вертишься перед ними, как фраер, а им хошь бы хны… Улыбку, говорю, должны казать, чтоб, в натуре, как за границей. Вам, – говорю, – за это деньги плотют. Теперь-то я видал ихнии улыбочки – в гробу в белых тапках. Ты меня, милка, и без улыбки колбасой по бестолковке наверни, подкинь колбаски из заначки, а улыбочки… улыбочки на сковородке не поджаришь…

– Не хлебом единым жив человек…

– Не понял, о чём базар…

– Проехали, в натуре.

– А-а-а… Давай ещё малехо плеснём из бутылочки. Милое дело – ёрш, когда пивко с водочкой поженишь…

– Не желаю.

– Не желаешь?.. Много, Филя, теряешь, самый кайф. А давай-ка, Филя, еще по кружечке оформим… в натуре…

– Не, я совсем окосею, я уже кривой, как сабля. Меня вахтерша в общагу не пустит.

– Да брось ты, с пива не окосеешь… Как это про пиво из Теля-Вива?

– Кто пьёт водку, кто пьёт пиво, тот пособник Теля-Вива…

– Ло-овко, надо запомнить…

– Пойду я, однако, в общагу. Утром на лекции…

– Ладно, ладно, кончай базар-вокзал. Ещё по кружечке зарядим – и по хатам. Сходи, подмигни шалаве, улыбнись. Губы не отвалятся. Может, не будет пиво женить… Эх, где моих семнадцать лет, куда они девалися, я пошёл на базар, они потерялися… Я бы по молодости мигом подъехал. Какой базар?! Она бы нам пивко-то, в натуре, на подносе принесла… с воблой сушёной. Так от… А что, шмара в теле, фигуриста…

– Не пойду. Там опять очередь…

– Набежа-али… Ну, ханыги, в натуре!.. И когда народ работает, ума не приложу, пяти ещё нету… Ну, ладно, погодь, я мигом, какой базар…

Головня принёс еще пару кружек.

– Люблю я, Филя, вот так посидеть, побазарить за жизнь… Ну, бикса, прошмандовка, пены-то набухала, в натуре. Дурканулись мы… А вот если бы ты её, Филя, закадрил, так и без пены бы. А так чо… То-то и оно, учись, Филя, пока дядя живой, а то пропадёшь…

– Ты, дядя, весь вечер бочку катишь?!

– Ладно, не метель, дядя шутит. Шутки не понимаешь, в натуре. Это худо… Тебе, к примеру, начальник – разнос, а ты ему – шуточку, и Машка не царапайся, и Васька не чешись… А хочешь, я тебе мартышку подчалю?.. Блатхату знаю, две шмары живут, могу познакомить… если бабки есть. Я им клиентов подгоняю…

– Да нет, спасибо, обойдусь, не из голодного края.

– А то я махом. У меня в околотке всё схвачено. Рванём?

– Не-е, я – в общагу, мне утром на лекции… Ох, надоело в городе, в деревню бы рвануть. У меня и мать с отцом в деревне, и младший брат, и сестра. В деревне – красота: лес, река…

– Да брось ты бакланить!.. Чего хорошего в деревне?! В натуре, никакой культуры… Вот я, Филя, за границей был…

– В Усть-Орде, что ли? – съязвил Филя.

– Нет… А в Усть-Орде, помню, деваху закадрил. – Головня привычно запел на мотив песни «Вологда»: «Где ж ты моя узкоглазая, где?.. Нет тебя в Бохане, нет в Усть-Орде…» [113] Усть-Орда, Бохан – бурятские селения в Иркутской губернии. Нет, Филя, я в Германию махнул… У меня бабла-то раньше было… полный загашник. Скатал по турпутевке… Вот где культура, так культура. В сортир завернул, там тебе салфеточки-фуеточки, музыка играет, зеркала – шик-модерн, тру-ля-ля. Да… А у нас чо? У нас культура – дура; у нас как в анекдоте… Завернул фраер в лавку, глянул: очередиша, спрашивает бабу: «В натуре, чо выбросили? Дефицит, поди?..» А баба: «Да вроде немецкий гарнитур…» Выстоял очередь, спрашивает: «Почем немецкий гарнитур?», а продавец: «Какой немецкий?! Ненецкий…» и подает две палки, а к ней филькина грамота: мол, пошел до ветру… в тундре-то… палку втыкаешь в мох и держишься, чтоб ветром не сдуло, а другой палкой собак отгоняешь… Вот она, в натуре, русская культура… А за бугром… там, брателло, культура… А русские привыкли жить в грязи да вони…

– А ты что, не русский?

– А мне до фени, русский я, нерусский!.. Я, может, жид, а может, чурка… Да хоть негром буду, лишь бы платили. У кого, Филя, тити-мити, тот и музыку заказывает. Так от!..

– Значит, Головня, ты гражданин мира…

– Во-во, гражданин…

– У Есенина есть поэма «Страна негодяев», и в этой поэме – Чекистов, гражданин мира, навроде тебя…

Головня с трудом, скучая и морща клином зауженный лоб, всё же смекнул, о чём базар.

– А чо, в натуре, хоть и жид, а реально базарит… Я, когда на зоне парился, книжочки почитывал. Есенина – от корки до корки, а твои куплеты чтой-то не припомню. Я от Есенина балдею: не фуфло и не фраер, и, похоже, зону топтал… Эх, гитару – сбацал бы. – Головня опять, елозя расслабленной кистью по брюху, заиграл на незримой гитаре:

– А дальше помнишь?

– Не-а, в натуре, не помню…

– Ты что думаешь, Есенин – уркаган вроде тебя?! А стих завершается:

– Не, я другие пел, – поморщился Головня, и пальцы его опять заметались по незримым струнам:

Помню, ещё пел:

– Говоришь, Есенина прочёл от корки до корки?..

– Зуб даю…

– Да на кой ляд мне зуб твой. Ты же из Есенина одни блатные куплеты вычитал…

Вынырнув из табачного чада, словно из дурманного тумана, перед земляками вырос кряжистый малый в чёрной фураге по кличке Аэродром, в зловеще чёрных очках, и вроде чёрной кавказской облички, с носом, что кривая турецкая сабля, заросший жёсткой чёрной щетиной. Абрек, или Казбек, так Филя обозвал чёрного, поманил Головню пальцем, и того словно ветром сдуло со стула; то поджимая хвост, словно нашкодивший пёс, то повиливая хвостом в надежде уластить хозяина, Головня робко шёл к чёрному мужику. Филя, сронив голову на руки, из-за пивной кружки потаённо и настороженно подглядывал за странной встречей. Стрелку забили… Чёрный говорил коротко, отрывисто, словно рычал, Головня частил вроде брехливой пустолайки; но о чём толковище, невозможно было разобрать в пивном шуме. Кореша, похоже, перетёрли дела-делишки, и в руках Головни – серый пакет, который он, пугливо оглядываясь, сунул во внутренний карман кожаной куртки. Похоже, дурь, наркота, смекнул Филя… Потом Абрек, или Казбек, смачно плюнув на пальцы, из денежной пачки отслюнявил Головне несколько бумажек.