Лоррен Фуше - Между небом и тобой

– Ты был зеленый?

Папа растерянно на меня смотрит.

– Ну как же, не помнишь, что ли: зеленые яблоки «грэнни-смит»? Я так теперь жалею, что полезла в эту Адскую дыру. Раньше я все равно из-за мамы была как в тюрьме, но хотя бы могла нормально дышать.

– В тюрьме?.. – Он, кажется, совершенно прибалдел.

А ведь он все время жил с нами – и что, совсем ничего не понимал?

– Я не имела права ни с кем подружиться. Я не имела права есть в школьной столовой. Я не имела права никого позвать к себе или пойти к кому-нибудь в гости. Я просто-напросто мамина кукла.

– По-моему, ты слегка преувеличиваешь, – улыбаясь, говорит он.

– Теперь все станет еще хуже! Она запрет меня на ключ и до восемнадцати лет не выпустит.

– А когда в восемнадцать выпустит, ты что сделаешь?

– Уеду так далеко, что она никогда меня не найдет. И никому, кроме Помм, не оставлю своего адреса.

– Даже мне?

– Зачем? Чтобы ты из чувства долга передал его маме?

Папа больше не улыбается.

– У меня есть девять лет на то, чтобы помешать тебе раствориться в пространстве, – говорит он очень серьезно.

Поначалу вы со мной разговаривали, теперь я отошла в прошлое. Вы больше не думаете «тебе бы это понравилось», нет, вы думаете «маме – или Лу – это бы понравилось». Ты остался последним, кто ко мне обращается, мой бализки. Но ведь это нормально. Такова жизнь. То есть… я хотела сказать, такова смерть.

Вы собрались в нашем доме, и от этого у меня тепло на сердце. Вы спорите, вы ругаетесь, даже деретесь, вы испытываете такие сильные чувства. Вы пока еще не вышли из лабиринта, в который забрели давным-давно, но сейчас вы, по крайней мере, взялись за руки. И уже никто не одинок.

Дверь синей комнаты скрипнула, и я сразу открыла глаза:

– Кто там?

– Я. Сириан.

Включаю свет. Ничего не соображаю, отупела от снотворного.

– Шарлотте хуже?

– Она спит. Одевайся, нам надо поговорить.

На муже низко надвинутая вязаная шапка, у него трехдневная щетина, ни дать ни взять – герой рекламы туалетной воды.

– А что, с людьми в пижамах ты не разговариваешь?

– Пойдем погуляем.

– Посреди ночи? Ты выпил или как?

– Или как. Абсолютно трезв. В воскресенье уеду, выспишься. Давай, пошли.

Он от меня не отстанет, невероятно упрям. Переодеваюсь, ворча себе под нос, движения замедленные, все из-за снотворного.

– Оденься потеплее.

Подает мне куртку и шарф. Выходим. Ветер просто с цепи сорвался, думает, мы ему кегли, старается опрокинуть. Сириан обнимает меня за плечи и выводит на улицу:

– Мы спустимся в порт.

От холода кровь стынет в жилах и леденеют молекулы лекарства, от которого я должна спать сном счастливого младенца, а не маяться бессонницей, как всякая измученная тревогой мать. Ковыляю по дороге; человек, которого я люблю и которого скоро покину, меня поддерживает.

В порту пустынно, гулко, корпуса кораблей скрипят, тросы сигнальных флагов бьются о мачты. Ни одного моряка, вообще ни души, даже чаек не видно, только два идиота сидят на причале, свесив ноги. Слева идиотам подмигивает зеленый огонек.

– Шарлотта совсем пала духом, Альбена.

– Это я и сама могла тебе сообщить, причем в теплой спальне, не вылезая из-под перины.

– Дело не в сегодняшней ситуации. Еще до всего она чувствовала себя в тюрьме, а сейчас боится, что станет хуже.

– Напрасно боится! – Стараюсь вложить в свои слова побольше сарказма. – Она доказала, что ей можно доверять. Вот-вот запишу ее в школы банджи-джампинга и полетов на дельтаплане. В самом деле – давно надо было крылья-то расправить!

– Альбена, у нее здоровое крепкое сердце. Ребра скоро срастутся и тоже станут крепкими. Ей некуда девать энергию. Она осталась жить. Она не Танги.

Пытаюсь вскочить на ноги, но он предвидел мою реакцию и не пускает. Шлепаюсь обратно. Он прижимает меня к себе. Сижу, не могу отдышаться, злая, расстроенная дальше некуда, глаза на мокром месте.

– Мне жаль, что я не знал твоего брата, мне хотелось бы сделать тебя счастливой, а Помм и Шарлотту – легкими и свободными. Я вчера был у Ма-эль в Локмарии. Перед ужином.

– Опять сошлись? – спрашиваю я, стараясь выглядеть равнодушной.

– Я ни с кем не схожусь, моя жена – ты, и я люблю тебя. А с Маэль нам пора стать друзьями.

Он – весь такой неотразимый – склоняется ко мне – не увернуться. Впрочем, захоти я – могла бы его толкнуть, он рухнул бы с высоты в ледяную воду и сразу пошел ко дну. Получилось бы идеальное преступление: в порту никого. Я вернулась бы в свою синюю комнату, а утром вместе со всеми удивлялась бы, куда делся Сириан, и его потаскуха напрасно бы его ждала.

– Дай мне еще один шанс, Альбена. Начнем с нуля. Я изменюсь. Все еще возможно. Я не хочу тебя терять.

– А твоя баба?

– Я же тебе сказал, там все кончено.

– Почему ты решил поговорить со мной здесь?

Он оборачивается и показывает на прикрепленную позади нас камеру:

– Смотри, вот веб-камера порта. Я злился на Груа за то, что остров похитил у меня мать. Я злился на Маэль из-за Помм. Но я так и остался привязан к этому камню посреди океана. Я здесь вырос, здесь мои корни, я смотрю на порт и представляю, как возвращаюсь сюда на корабле. Это моя гавань, мое убежище. – Он разводит руки в стороны. – Веб-камера фиксирует как раз тот кусочек набережной, где мы с тобой сидим, – до почтовика справа. Мы на первом плане. Здесь не лукавят. Здесь говорят правду.

– А если бы, например, я толкнула тебя в воду, это увидели бы в интернете тысячи людей?

И вдруг он меня целует, как когда-то. И я ему отвечаю. Потому что Шарлотта дома, в безопасности.

Потому что у нее есть там, дома, личный врач. Потому что очень холодно. И потому что мы снова вместе.

Мы идем вверх по улице, к центру, мы возвращаемся домой – и в прошлое. Это не я – женщина, которая прижимается к своему мужчине в царящей на острове тьме. Это не он – страстный и нежный мужчина, который идет рядом. Это не я – нетерпеливая женщина, которую он раздевает. Это не мы, это не можем быть мы…

Но это есть, он есть, невероятный, неожиданный пыл, они есть, поцелуи и объятия, как будто впервые, есть эти немножко неуклюжие ласки, это пламя, эти открытия, одно за другим. Мы познакомились в первое утро мира. Я больше не боюсь проклятий обезумевшей от горя матери. У Шарлотты вся жизнь впереди. Я могу снова забыться. Любовь сильнее ненависти.

Раньше я спала на боку, а теперь приходится на спине. И сон у меня сразу стал очень чуткий. Слышу, как открывается дверь дома, потом закрывается. Слышу голоса родителей, они говорят тихо, но у меня отличный слух. Куда это они, ночь на дворе?

Жду. Они не возвращаются. Мама попросила папу перепрыгнуть Адскую дыру? Они дерутся в ландах? Но если они поубивают друг друга, у кого я жить-то буду? Грэнни больше нет. Грэмпи не может со мной возиться. Сара считает меня ничтожеством. Маэль мне не родственница. Бабушка, мама моей мамы, ненавидит детей. А куда денется Опля? Что будет с ним? Его посадят в клетку, а меня отправят в сиротский приют? Ему сделают укол, и его некому будет оплакать… Дурацкое слово «оплакать»… О! Плакать! Как будто радуешься, что поплакать можно… Помм не узнает, где я, и мы больше никогда не увидимся. В конце концов, моя тюрьма не такая уж страшная. Мама меня любит, просто слишком сильно за меня боится. Папы никогда нет дома, но он нас любит, даже очень.