Элисон Скотч - Теория противоположностей

– Конечно, – я скалюсь. – Рада помочь. Улыбаемся!

Дети ерзают и делают глупые лица; у родителей получаются идеальные улыбки даже при том, что приходится одновременно растягивать рот и умолять детишек постоять спокойно хоть одну минуту. Оуэн, если не улыбнешься по-человечески, не получишь леденец, который я обещала!

Я делаю два фото – просто из любезности.

– Стопудово он в любой день может рвануть, – ни с того ни с сего говорит мне Оуэн, указывая на вулкан. Как будто мы старые друзья, как будто у них заведено болтать с незнакомцами.

– Сомневаюсь.

– Сомневайтесь сколько влезет. Не может же он всегда так стоять. Просто однажды бух – и рванет.

– Ну не знаю, – отвечаю я уклончиво, стараясь вырваться из их окружения, хотя догонять Тео и Ванессу мне тоже не сильно хочется.

– Честное слово, вот-вот бабахнет. Все когда-нибудь взрывается. Остается только надеяться, что вас не будет рядом.

Я опускаю голову и вновь бегу вперед. Может быть, он прав – откуда мне знать? – А мне никогда не хотелось оказаться в центре катастрофы.

Час спустя я вновь натыкаюсь на Оуэна – уже во второй или третий раз. Я едва ползу, вся ссутулившись, внутренности все никак не успокоятся, и каждый спазм переходит в настоящее торнадо. Конечности горят огнем, щеки сожжены солнцем, а большие пальцы лучше бы кто-нибудь удалил хирургическим путем. Когда я размышляю о том, что умереть было бы куда лучше, чем пройти оставшиеся две мили, Оуэн пробегает мимо и вопит:

– Ну, живее! Не такая уж вы и старая!

Но я как раз такая старая. Мне тридцать два года. Мой муж меня не любит. Я бездетна и бесплодна. Я лишилась работы, потому что не смогла придумать нормальную рекламу подгузников для взрослых. Мой отец завел любовницу.

С меня хватит. Я выхожу из игры.

– Скажи моим друзьям – пусть поищут здесь мой гниющий труп! – кричу я в ответ. Слева от меня довольно унылый валун, и я пристраиваюсь на него.

– Поступайте как хотите! – заявляет он не оборачиваясь, уже почти скрывшись с моих глаз.

Поступлю как хочу, думаю я, хотя сама толком не знаю, чего хочу. Вот в чем премудрость влияния отцовской психологии: нет никакого смысла поступать как хочешь, быть собой, брать от жизни все, что нужно, поскольку в итоге все равно придешь к неминуемому, которое находится вне твоего контроля. План Вселенной! Нельзя противоречить планам Бога, потому что… это планы Бога, ради всего святого! Почему бы не подчиниться им? Полюбить их? Наслаждаться ими?

Я смотрю на линию горизонта. Где-то там, далеко, – Шон, и он поступает как хочет.

Оттолкнув ногой комок грязи, я достаю мобильный – вдруг Шон передумал и написал мне, но сеть здесь ловит плохо – все-таки высоко! Тем не менее я начинаю писать сообщение Никки – может быть, он расскажет Шону, что я в Сиэтле, Шон вспомнит, что в Сиэтле живет Тео, и сойдет с ума от ревности; но тут же я понимаю, что Шон никогда ни к кому меня не ревновал – с чего бы? И кроме того, вряд ли он вообще помнит о моих отношениях с Тео. Однажды я увидела статью о нем в «Таймс» и безо всякого умысла придвинула поближе к Шону, когда мы ели воскресную яичницу. Пробежав глазами статью, Шон повел плечами и произнес:

– Неплохой рекламный трюк придумал этот тип. Каким надо быть ослом, чтобы специально обученный человек решал за тебя, сказать «да» или «нет»?

Я засунула газету под свою салфетку и утаила от Шона, что этот человек постоянно решал за меня, сказать «да» или «нет».

Солнце, черт бы его побрал, так ярко сияет над этой чертовой горой. Я думала, в Сиэтле всегда дождь. Почему сегодня в Сиэтле не идет дождь?

Я закрываю лицо рукой, но ко мне движется мама Оуэна; опустившись на колени рядом со мной, протягивает мне мюсли. Я отмахиваюсь.

– Спасибо, не надо. Со мной все хорошо.

– Уверены? Вид у вас не очень.

Я киваю; она встает и фотографирует пейзаж, который я непременно оценила бы, не будь в таком состоянии.

– Отличная перспектива, – говорит она, вздыхая. Потом добавляет: – Вы уж извините, что Оуэн такой дерзкий.

– Все в порядке.

Она вручает мне несколько влажных салфеток, будто извиняясь за своего девятилетнего бунтаря, потом застегивает поясную сумку.

– Вы же знаете, что такое дети, – говорит она уходя. Почему все говорят мне эту фразу? Будто я обязана знать, что такое дети.

– Конечно, – отвечаю я, потому что именно так положено отвечать.

Я не знаю, что такое дети! Может быть, примерно представляю, что такое Никки. Но он никогда не был нормальным ребенком. Даже если я знаю, что он такое, все равно это не дает понимания, потому что он – ребенок, отца которого превратили в пыль террористы, пока сам этот ребенок еще созревал в матке. Склонив шею, я думаю: может быть, при помощи отрицательных тестов на беременность Вселенная пыталась показать мне, что муж скоро от меня уйдет и становиться матерью (сейчас? вообще?) – не лучшая идея. Может быть, это божественный план, план Вселенной. Я закрываю глаза и мечтаю: вот бы мне хватило сил догнать Ванессу и она назвала бы меня идиоткой за такие мысли.

Я снова смотрю в телефон, но он работает не лучше, чем тридцать секунд назад, так что я убираю его обратно в задний карман, жую миндаль с изюмом в йогурте, который растаял и оказался совсем не таким вкусным, как я думала. Выплюнув одну штучку, думаю о Никки. Интересно, как он там, с Шоном? Надеюсь, у Шона остается время на воспитание племянника; хотя, при всех недостатках Шона, его привязанность к племяннику не вызывает сомнений. Тут я понимаю, что никогда всерьез не задумывалась о недостатках Шона. Что до недавнего времени – пока он не обзавелся дурацкой кожаной курткой, не начал сверх меры лить на волосы гель и не счел нужным отправиться на поиски себя, – я никогда не видела их. Он был любящим (в последнее время на расстоянии), сексуальным (хотя с недавних пор слишком уставал для секса), умным (но его интеллектуальность граничила со снобизмом).

Я вновь беру телефон и начинаю печатать:

Недостатки Шона:

1) В спальне можно бы и побольше перца.

2) Предсказуемый (каждое воскресенье – яичница!).

3) Любит свои программы больше, чем людей.

4) Ведется на ужасную новую моду (кожаная куртка!).

Не так и много, но уже что-то. Небольшая, но все-таки трещина в Шилле. Мой муж – хороший человек, и краткий список недостатков – лучшее тому подтверждение. Многие жены укажут двадцать и больше пунктов, раздражающих их в мужьях. Но у меня набралось всего четыре. Пять, если считать гель. Шесть, если считать нелепое слово «чувак».

От сидения на камне моя спина начинает болеть, и я сползаю на землю, но лучше не становится. Стягиваю кроссовку, потом носок, рассматриваю чудовищную мозоль, занимающую всю площадь большого пальца. Символично, думаю я, понимая, что утрирую. Только что ваш палец был в полном порядке, а теперь невыносимо страдает. И все из-за маленького раздражения. Между нами с Шоном никогда не возникало раздражения. Очевидное доказательство: я даже никогда не задумывалась о его недостатках, лишь теперь, сидя посреди Рейнира, когда в двух милях от меня – лучшая подруга и экс-бойфренд, а в руках – лишь влажные салфетки и мюсли (вряд ли они помогут выжить).