Элисон Скотч - Теория противоположностей

Потом я думала о судьбе, и о жизни, и о том, что, если бы Ванесса не заставила меня впервые пойти на риск – тогда, в июне, – я сидела бы сейчас дома с Шоном, а не здесь, в горах, и не ощущала бы вкус свободы на языке, ее пульсацию в венах. А потом вспомнила порвавшийся презерватив и поняла – от судьбы тоже много чего зависит. Но не все, как утверждает мой отец.

К тому времени, когда я наконец поднялась с насиженного места, солнце скрылось за верхушками соседних гор. Сверившись с картой, я увидела на пути развилку. Я повернулась к Рику, чтобы спросить совета, но он собирал вещи, намереваясь вернуться туда, откуда пришел.

– Ты меня тут одну оставишь?

– Повсюду натыканы камеры. Ты под присмотром.

– Вот как ты заговорил?

– Следую протоколу. Я должен пробыть здесь до заката. Увидимся утром!

– Ну ты и засранец, Рик!

– Работа у меня такая. Предпочел бы снимать фильмы Спилберга, если тебе от этого легче.

Сказав это, он ушел, и я осталась уже совсем одна.

Одна. У дорожной развилки. Два пути. Один выбор. Символ, понятный даже мне.

Я смотрела на карту, пока солнце окончательно не опустилось за горизонт. Какой путь выбрать? Я понятия не имела, что ждет слева, что справа. Вот когда философия отца успокоила бы меня: не важно, каким будет мой выбор, потому что обе дороги, по всей видимости, приведут меня к Никки, к жилью, пище и теплому душу. А может быть, и нет. Но тогда выбор был важен. Свернуть влево или вправо, свернуть верно или неверно, Шон или Тео, прежняя жизнь или новая? Если мы всегда выбираем путь наименьшего сопротивления, если мы поддаемся бездействию, если мы никогда не хотим брать ответственность за свой выбор, – как мы можем ощутить триумф победы или чувство вины из-за поражения?

И все же я не могла сделать выбор. Я смотрела и смотрела на карту, по большому счету ничего не видя, а потом подняла глаза и поняла, что стемнело. Тьма по обе стороны развилки.

Гора, окутанная тьмой, – совсем, совсем не то, что гора в лучах дневного света. У вас нет восприятия глубины, нет ориентации, нет видения предметов, на которые вы можете наступить и в которые можете провалиться. Жилка на моей шее забилась, и я изо всех сил старалась дышать, как учил меня Олли. Я вспомнила про налобный фонарь, включила его и инстинктивно полезла было за телефоном, чтобы экран лучше освещал мой путь. Но, конечно же, телефон у меня забрали, как и все остальное.

Налобный фонарь был паршивый и в лучшем случае освещал дорогу на шаг вперед. Пройдя шага три, я попала ногой в норку суслика и подвернула лодыжку. Звук был таким громким, что отдался эхом в каньоне.

– …твою мать! (Первое слово, которое пришлось запикать; на протяжении серии вы услышали еще много. Простите.)

Я села на землю, чтобы осмотреть травму; связки уже тянуло от боли. Вынув из аптечки эластичный бинт, я замотала ногу как могла, в почти полной темноте, в горах, без помощи медсестры, и поковыляла вправо, но поняла, что так и не решила, куда хочу свернуть – вправо или влево. Или вниз. Я подумала – ведь можно пойти вниз. Мне не впервой спускаться с горы. Я ухожу!!! – кричала я лишь несколько месяцев назад… Но, прежде чем я окончательно приняла решение, что-то в кустах зашуршало, и я отчетливо услышала лай. Вой. Визг. Потом кусты затрещали, листья зашелестели, и раздалось: хрусть-хрусть-хрусть.

Я забыла про свою лодыжку, я думала только о пуме, или рыси, или медведе – не знаю, кто там сидел в кустах, но уж точно не человек; и я побежала. Кое-как, но все-таки побежала.

Влево? Вправо? Влево? Вправо? Влево? Вправо?

Я уже не думала ни о чем – просто бежала. Я поняла то, к чему меня в конце концов привели теории отца: ничто не имеет значения, просто иди вперед. Беги. Выбери направление и оставь все остальное позади. Важно лишь то, где ты окажешься.

Шум у меня за спиной не смолкал – шорох кустов, бесконечное хрусть-хрусть-хрусть, треск веток, листьев, сухих кустарников. Откровенно говоря, я была не в такой уж хорошей форме – конечно, в лучшей, чем прежде, но очень далеко от того, какой меня хотел бы видеть Олли, – и я стала замедлять скорость. Я чувствовала, что отстаю, что существо у меня за спиной приближается. Я представляла, как умру в этих чертовых горах, как, полусъеденная, буду истекать кровью, и никто не опознает мой труп, потому что пума сожрет мое лицо. Я закричала:

– Я сдохну в этих сраных горах! Моя сестра, Райна Чендлер-Фарли, вас всех засудит! Надеюсь, ты меня слышишь, Ванесса Пайнс! Я разрешаю Райне испортить тебе жизнь!

Потом я вспомнила, как сильно сама испортила свою жизнь; моя нога снова провалилась в нору суслика, черт бы их побрал; я споткнулась, упала лицом вниз и рассекла правое веко. И, конечно же, меня вырвало, а потом я разревелась. Я выла, и скулила, и стонала, и грозила кулаками небу, и вопила:

– Это самая дерьмовая идея во всем сраном мире! Ты меня слышишь, мир? Самая! Дерьмовая! Идея! Во! Всей! Твоей! Сраной! Мировой! Истории!

Накричавшись наконец, я поняла, что хрусть-хрусть-хрусть прекратилось. Но ощущение, будто кто-то следит за мной, не отступало. Наверное, этот кто-то размышлял, как меня убить и хороший ли получится из меня обед. Я была уверена – это не глаза камер, которые повсюду натыкали операторы; шатаясь, я с трудом, на цыпочках подобралась к кустам и припала к земле; фонарь заменял мне глаза. Врать не стану: я чувствовала себя героиней фильма «Ведьма из Блэр», и на экране именно так и смотрелась, правда? Медленно, потом еще медленнее, я ползла по тропинке, ища того, кто охотился за мной.

А потом замерла. Меня парализовало.

Фонарь сиял; а напротив сияли, глядя прямо на меня, два глаза, такие же темные, как весь окружающий мир (но куда более голодные).

Мой крик эхом отозвался в каньонах; поднявшись на ноги, я рванула прочь. Боль в лодыжках бесследно исчезла, кровоточащий глаз больше не имел значения. Значение имело только одно: когда-нибудь мы все умрем, но именно сейчас, пока у меня еще был шанс исправить свою не такую уж и отвратительную жизнь, я совсем не была готова к тому, что мое время на этой земле подошло к концу.

Я бежала, пока не отказала правая лодыжка. Нога совершенно никуда не годилась. Рухнув на землю, я ударилась головой; холодный ветер окутал меня, боль охватила всю левую сторону тела, а потом – намеренно или нет, потому что, надо отдать должное моему отцу, мы не все можем держать под контролем, как бы ни старались, – я потеряла сознание.

Меня разбудило восходящее солнце. Первые лучи, коснувшиеся моего лица, были слишком яркими. Во рту стоял кислый вкус рвоты, кровь вокруг раздутого глаза запеклась, и он не открывался. Кое-как усевшись на корточки и зажав голову между коленями, я открыла мюсли и смогла проглотить три покрытых йогуртом изюмины.