Алан Силлитоу - В субботу вечером, в воскресенье утром

Вошла, с сумками в руках, мать.

— Я так и думала, что ты не в себе, — сказала она, увидев его осунувшееся бледное лицо, — потому и будить не стала.

— Внутри все крутит, — пожаловался он.

— Желчь разлилась, — как всегда при подобного рода жалобах, отозвалась мать.

А стандартным лекарством будет индийское бренди на шесть пенсов, которое она принесет из лавки на противоположной стороне улицы, после того как разгрузит в посудомоечной сумки с продуктами.

Она поспешно просеменила по двору, крепко стиснув на холоде ладони и прижав их к животу. Летом она обычно небрежно кладет их на плоскую грудь — эта картинка мелькнула в памяти Артура, пока он стоял у огня, слыша, как стучат по мостовой ее черные, блестящие, на низком каблуке туфли.

— Индийского бренди, мистер Тейлор, на шесть пенсов, — скажет она, входя в лавку.

Старый жмот, подумал Артур.

— Самое то с утра, — откликнется хозяин лавки, нацеживая по капле жидкость. Артур знал, что мать скорее согласится с недоливом, чем будет ждать, но бодрящая музыка, доносящаяся из радиоприемника, и холодный взгляд, направленный сквозь замерзшее окно, заставят Жмота поторопиться. Ее худое, без малейших следов косметики лицо — лицо женщины пятидесяти с чем-то лет, было довольно сильно испещрено морщинами, но не от возраста, а оттого, что она слишком часто смеялась или плакала. Видит бог, до войны она много работала, и жизнь ее не баловала. Артуру это было известно. Когда Ситон мрачнел из-за отсутствия сигарет, она бегала из лавки в лавку, выпрашивая несколько штук в долг до четверга, когда платили пособие по безработице. Но сейчас, подобно тому, как у Ситона есть вдоволь «Вудбайн», а также телевизор, мать каждую неделю получает хорошее жалованье, которое в зародыше подавляет любые тревоги, и позволяет ей вести вполне сносную жизнь, и добавляет блеска ее и без того блестящим серо-голубым глазам, когда она, если вдруг придет в голову, попросит в кооперативе отпустить ей в кредит фунт того или фунт этого.

Артур слышит, как Жмот спрашивает мать:

— Что-нибудь стряслось, миссис Ситон?

У него невыразительное, но по-своему волевое лицо сорокалетнего мужчины, и он любит повсюду совать свой нос, словно легавый. Мать расцепит руки и достанет из кармана кошелек.

— Артур опять животом мается. Одни только беды всем от этой фабрики.

Моложавый, с приглаженными волосами, Жмот возьмет бренди и скажет себе, что, когда она уйдет, надо будет добавить в бутылку воды.

— Ну, я бы так не сказал, — наверняка возразит он, возвращая затычку на место. — Правда, сам я там никогда не работал. Переезжал, знаете ли, с места на место. Но от мазута лучше еще никому не становилось, с этим я согласен.

Мать пока поседела не больше чем наполовину. А наполовину, любил повторять Артур, — блондинка. У старика-то волосы черные, цвета пикового туза.

— Думаете, это ему поможет? — спросит она. — Бедный парень слишком много работает, это я вам говорю. Он у меня хороший. И всегда был таким. Не знаю уж, что бы я без него делала.

Жмот подумает о том дне, когда в лавку к нему зашел Артур и стал играть на автомате, где вместо цифр выскакивают фрукты. Он скармливал машине, вспоминал, сидя подле огня, Артур, пенс за пенсом, и когда наконец выпали три лимона, банк остался пустым. Ни фартинга. Старый Жмот заявил, что ничем не может помочь, а Артур принялся колотить по стенке автомата, и не переставал, пока тот не закашлялся и на колени ему не вывалились двенадцать шиллингов и четыре пенса.

Он ждал ее, видел, как она пересекает двор, слышал, как, войдя в дом со своей скромной целебной ношей, возится с замком.

— Вот, держи, — сказала она, — сейчас приведем тебя в порядок.

Он проглотил бренди и почувствовал себя вдвое лучше, словно после того, как повторил перед зеркалом выпад Билла Хикока [5] Легендарный герой американского Дальнего Запада — стрелок, охотник и картежник. в салуне Дикого Запада, — слабость, возникшая из-за чересчур долгого пребывания в цеху, где пахнет мазутом и хлоркой, начала постепенно проходить. Ему захотелось пить, и мать живо принесла кружку крепкого дымящегося чая с несколькими кусками сахара и жирным молоком из кооперативного магазина, которое она держала в литровой бутылке на оконном карнизе, — добрая смесь, действенность которой была подтверждена двадцатилетним опытом. Пока мать готовила обед, он сидел у огня, рассеянно поглядывая через заиндевевшее от дыхания и холода окно на длинные захламленные задние дворы, на женщин, возвращающихся домой с покупками, на мать, которая сновала взад-вперед, вынося мусор из посудомоечной в баки и останавливаясь порой, чтобы перекинуться словом со старушкой Ма Булл.

Это была, если не капризничать, славная спокойная жизнь, защищенная от холодного мира теплом уютной кухни, из окон которой видны внушительные, из красного кирпича, многоквартирные дома на противоположной стороне улицы. Артур готов был рассмеяться. Порой бывает совсем неплохо занедужить, посидеть перед огнем, читая и попивая чай, в ожидании того, как по телевизору покажут что-нибудь занятное. Он не мог понять, отчего ему стало плохо. Вчера вечером они с Брендой выпивали в Спортивном клубе, но в меру, явно недостаточно для того, чтобы с желудком что-нибудь случилось. Отсюда вопрос: действительно ли утром он так уж плохо себя почувствовал? Но совесть его была спокойна: зарплата не пострадает, на фабрике он всегда опережал остальных по выработке как минимум на день. Так что беспокоиться не о чем. Желудок успокоился, и он отодвинул свои худые белые ноги от полыхающего в печке огня.

Обмотав шею шелковым шарфом, прикрывающим его вязаный галстук от Виндзора, Артур направлялся к Воллатону в надежде встретить возвращающуюся из Спортивного клуба Бренду. Чем пробираться темными переулками, он предпочел постоять у забора, откуда было видно, что Мартинов пруд уже покрылся льдом. Вчера вечером Бренда, нежно прощаясь с ним, говорила, что не уверена, придет ли: только «возможно», и даже скорее «вряд ли», так что он совершенно забыл про нее, только за чаем вспомнил.

Часы на Воллатоновой башне пробили пять, звуки рассыпались в морозном воздухе, эхом прокатились по поверхности пруда, где возвращающиеся из школы дети скользили по льду и с криками швырялись камешками в растерянных уток, и те поднимались из зарослей камыша и, хлопая крыльями, перелетали на деревья и ограду прилегающих к домам садов. Засунув руку глубоко в карман длинного драпового пальто, Артур стоял у забора и скользил взглядом по опушке леса. Как почти всегда в ожидании появления женщины, он играл с собой в игру, повторяя: «Ну что, не придет скорее всего», или, когда из-за поворота выезжал, притормаживая у остановки, автобус: «На этом автобусе ее точно не будет», или: «Раньше чем через пятнадцать минут не появится», в надежде на приятный сюрприз: вот она. Иногда он выигрывал, иногда нет.