Стивен Уэстаби - Хрупкие жизни. Истории кардиохирурга о профессии, где нет места сомнениям и страху

Джима удалось без проблем отключить от АИК – самый сложный этап операции для местных анестезиологов. Они впервые видели пациента без пульса. Оптимальным для него было постоянное среднее давление на уровне 80 миллиметров ртутного столба, которое для всех остальных пациентов-сердечников считалось бы крайне низким. Обычно применяли сосудосуживающие препараты, чтобы повысить давление до 100 миллиметров ртутного столба, но в случае с Джимом требовался контринтуитивный подход.

Мы ввели ему сосудорасширяющие препараты, чтобы, наоборот, снизить давление. Чем меньше будут сопротивляться сосуды, тем больше крови сможет перекачивать «Джарвик-2000». Внутренние органы при этом нуждались в определенном перфузионном давлении, но 70–90 миллиметров ртутного столба вполне достаточно. Почки, печень и мозг обычно и функционируют при таких значениях: в капиллярах нет пульса, даже когда артерии пульсируют. Это мы выяснили методом проб и ошибок. В лаборатории все получилось, так что в палате тоже должно было сработать, хотя врачи из Бромптона, как и съемочная группа, не переставали диву даваться.

Эндрю зашил разрезы на голове и шее, после чего умчался в Оксфорд. В тот день ему предстояло принять много амбулаторных пациентов – в основном с сопливыми носами и забитыми серой ушами, никаких искусственных сердец. Джон достал трубки из паха, а я вставил в грудную полость дренаж и принялся зашивать рану на груди, аккуратно прижигая электрокоагулятором кровоточащие участки. Из швов на голове сочилась кровь, так что я сделал несколько дополнительных стежков, после чего вытер кровь с головы и титанового разъема. Все должно было выглядеть безупречно. Для хорошего кадра нужны белоснежные бинты и чистые дренажные трубки – без единого пятнышка крови.

Поддавшись ностальгии, я вспомнил свою первую операцию на сердце, которую проводил в этой самой операционной. На мне были сапоги лорда Брока, и, когда я провел пилой по грудине бедной дамы, задев ее сердце, в операционную заявился Маттиас Панет в полосатом костюме и воскликнул: «Уэстаби! Что ты наделал на этот раз?» Сейчас главным был я.

Камера продолжала снимать, как Джима покатили в палату интенсивной терапии. Я бросил последний взгляд на операционную. Под столом виднелись лужи крови, переливавшейся под яркими лампами, а также немного мочи там, где мочеприемник дал течь. Перфузиологи складывали теперь уже ненужные трубки в желтый пластиковый контейнер и запихивали окровавленные зеленые простыни в чистенькие полиэтиленовые мешки, а медсестры в синей униформе выбрасывали белые использованные тампоны. Все цвета радуги – мечта художника.

Поистине исторический день. Простой паренек из Сканторпа имплантировал искусственное сердце в Королевском госпитале Бромптон для телевизионной передачи, которая пятьюдесятью годами ранее и натолкнула его на этот путь.

Когда Джима благополучно подсоединили к аппарату искусственной вентиляции легких, мы пошли обрадовать Мэри и их дочь. Камеры последовали за нами: от них было не убежать. Члены съемочной группы хотели увидеть человеческие эмоции и были решительно настроены их запечатлеть. Семью пациента отвели к нему в палату. Обстановка в отделении интенсивной терапии всегда пугает тех, кто заходит сюда впервые, но на этот раз зрелище было особенно впечатляющим. Из выбритой головы Джима свисал черный шнур – отныне его жизнь зависела от батареек.

Мы принялись все объяснять жене и дочери Джима, но они и без того многое узнали от Питера Хоутона, который, к слову, вскоре должен был приехать в больницу. Вот только под волосами Питера уже не был виден электрический разъем. Когда же тот оказался у них перед глазами, обе испугались. Я протянул дочери Джима стетоскоп и приложил мембрану к груди отца. Ее лицо озарило удивление. Она услышала непрерывное жужжание ротора насоса, который поддерживал жизнь Джима. Я кивнул на экран монитора, отображавший показатель сердечного выброса. Прибор перекачивал четыре литра крови в минуту, потребляя семь ватт электроэнергии через контроллер и аккумуляторы. Легким движением руки я мог увеличить или уменьшить кровоток в организме Джима. Проще простого – одна-единственная ручка. Продюсеры пришли в восторг. Это оказалось куда интереснее, чем нейрохирургия. Чтобы сверлить крохотные отверстия в черепе и удалять опухоли кусочек за кусочком, нужен совсем другой характер.

Состояние Джима оставалось поразительно стабильным. Никаких кровотечений, тогда как Питер и остальные потеряли литры крови. Мы с Джоном и Филипом принялись с сожалением обсуждать других потенциальных пациентов. Где взять деньги? Я мог бы привлечь достаточно средств, чтобы установить еще несколько насосов, но полномасштабные клинические испытания уж точно не потянул бы. Однако нашу дискуссию прервали: не все можно обсуждать перед камерой.

Когда я вернулся в палату интенсивной терапии, Питер Хоутон разговаривал с семьей Джима, улыбаясь, как Чеширский Кот. Ему было важно обзавестись «друзьями-киборгами» – такими же людьми на батарейках, в жизни которых начался новый этап, монстрами доктора Франкенштейна с торчащей из головы железкой. Я с радостью смотрел на них, мечтая, что однажды это перестанет быть диковинкой. На этой ноте я решил, что пора домой, в Вудсток. Чем дольше я оставался в Бромптоне, тем сильнее сожалел, что в свое время не продолжил здесь работать. Эта больница отличалось такой целеустремленной атмосферой, что все казалось по плечу; знаменитый старинный госпиталь, где охотно пробуют новые подходы, а не ищут отговорки, чтобы ничего не делать.

Пациенту, которому вживили в сердце насос, важно обзавестись такими же «друзьями-киборгами», чтобы поддерживать друг друга.

На следующий день у меня были назначены операции в Оксфорде, после чего я вернулся в Лондон. Джима отключили от аппарата искусственной вентиляции легких и достали из трахеи трубку. Вернувшись практически с того света, он болтал с Мэри. Теперь он выглядел совсем по-другому – жизнерадостным и полным энергии, с розовыми, а не синими носом и ушами. Насос перекачивал пять литров в минуту, не оставляя ни малейшего следа пульса на осциллограмме артериального давления. В мочеприемнике скопился целый литр мочи – это жидкое золото говорило о том, что почки работают как надо.

Съемочная группа тем временем была в пабе. Я спросил у реаниматолога, назначил ли он пациенту варфарин. Он все сделал, и мне нечего было добавить. Безнадежный пациент с тяжелой сердечной недостаточностью быстро поправлялся, не нуждаясь в иммунодепрессантах и прочей отраве, которые обязательно прописывают после пересадки сердца, чтобы избежать его отторжения организмом. Боле того, правый желудочек Джима отлично справлялся с усиленным кровотоком. В Вудсток я вернулся совершенно довольный тем, как все обернулось.