Кейт Аткинсон - Витающие в облаках

Всех мальчиков в качестве меры предосторожности научили плавать, а также заставляли регулярно ходить в пешие походы, претерпевать бодрящий отдых в семейном доме на острове…

— То есть тут?

— Да, не перебивай….и спать не меньше десяти часов в сутки, причем с открытыми окнами — даже зимой, так что мальчиков иногда будил падающий на лицо снег. К началу отроческого возраста они обладали отменным здоровьем, крепкими зубами, прямыми костями, хорошими манерами и чистоплотностью и были, по всеобщему мнению, счастьем своей матери и украшением своей страны.

Когда мальчики уезжали учиться в школу в Гленалмонд, Евангелина еженедельно писала каждому из них по письму, заклиная хорошо кушать, избегать нездоровых мыслей и беречься воды, острых предметов и обитателей лазарета.

Когда объявили войну и фрицы стали напрашиваться на взбучку, Дуглас записался одним из первых, желая показать врагам, где раки зимуют. Феодальная верность еще жила в душе обитателей этой части Шотландии, и примеру Дугласа последовали многие сыновья арендаторов из долины. Через три месяца отправился во Францию и Торкил, а потом и Мердо решил поучаствовать в общем приключении. Хотя мама воспитала его правдивым мальчиком, он поклялся вербовщику, что ему восемнадцать лет (на самом деле ему было пятнадцать) и он горит желанием бить врага. Вербовщик, заговорщически подмигнув, внес его в список.

Погибли они в порядке, обратном рождению. Мердо пал при Монсе, аккуратно обезглавленный снарядом. Через полгода Торкил утонул в грязи на ничейной земле. Дональду и Евангелине сообщили не сразу — командир Торкила надеялся, что тот в конце концов отыщется, но через несколько недель стало ясно, что его богатые кальцием кости будут теперь незримо удобрять чужую землю.

Через год Дугласа по ошибке убили свои. После того как пуля вошла ему в мозг, он жил еще несколько минут. Тут как раз пошел снег, и Дугласу казалось, что он лежит в кровати у себя в спальне и снежинки задувает в окно ветром с холмов, а братья спокойно спят в соседних комнатах (в каком-то смысле так оно и было) и снится им будущая жизнь. Видно, малютка Гонория решила собрать полный комплект товарищей по играм.

Евангелина и Дональд звали погибших сыновей «мальчики», словно те были единым целым, а не отдельными личностями, которыми так толком и не успели стать. Дональд утешался, представляя себя Авраамом, призванным принести сыновей в жертву на алтарь любви к Родине. Евангелина долго втайне лелеяла надежду, что второй сын вовсе не утонул в грязи — что он дезертировал (она никогда не была особенной патриоткой) и в один прекрасный день подойдет к дому по длинной подъездной дорожке, усаженной рододендронами, такой же задорный, как при жизни. Время притупило эту надежду, и когда заключили мир, а Торкил так и не появился, Евангелина решила, что теперь он вряд ли придет, пошла в стиральную комнату и повесилась на бельевой веревке на торчащем из стены крюке, чье назначение всегда было неясным, но теперь полностью прояснилось. Конец.

— Что-что?

— Конец.

— Какая оптимистичная история.

— Ну уж я не виновата. — Нора небрежно пожимает плечами. — Это вина истории, а не рассказчика. Хочешь еще чаю?

Когда я вошла в квартиру, Боб крепко спал. Занавески в спальне были раздвинуты. Я пошла задергивать их, и это напомнило мне о Фердинанде — сравнение, которое никак не могло быть в пользу Боба, особенно теперь, когда он во сне бормотал что-то про селедок («У них ножи!»).

Мой взгляд зацепился за что-то на другой стороне улицы — там, в дверном проеме здания, кто-то стоял. Женщина — я была уверена, что именно она несколько минут назад спрашивала у меня время. Она чиркнула спичкой, закуривая, и я разглядела ее волосы — цвета старых медных трехпенсовиков — и идеально прямой нос. Я вдруг поняла, кого она мне напоминала — ростом, осанкой, манерой стоять, слегка расставив ноги. Она была словно плохая, небрежно слепленная версия моей матери — неудачный прототип Норы. Огонек спички выхватил из тьмы еще кое-что — горечь, застывшую в чертах лица, разочарование, въевшееся в кожу.

— Из тебя вышел бы отличный свидетель преступления, — цинично говорит Нора.

Женщина увидела меня, повернулась и канула в темноту.

Я, дрожа от холода, скользнула в кровать рядом с Бобом, который сжимал синюю резиновую грелку в форме плюшевого мишки.

— Показать посредством рассуждений, что рассудок — ненадежная вещь, — пробормотал он.

Я не могла не задуматься о том, вправду ли Боб ходил на концерт Джона Мартина. На странице 51 «я смотрела в окно с третьего этажа, словно как раз увидела там нечто безумно интересное». А видела я Боба, поглощенного разговором с одной из аспиранток Арчи, молодой женщиной с телосложением карандаша, чья диссертация («Теряя нить») была посвящена «Поминкам по Финнегану», то есть совершенно неподходящей для Боба собеседницей. Я бы решила, что это случайная невинная встреча, если бы не лицо Боба, живое и заинтересованное. Можно было подумать, что он с ней, страшно сказать, флиртует. Смотрел ли он так на меня хоть раз? Может быть, но я не смогла припомнить. Я надеялась, что он не собирается мне изменить — во всяком случае, с такой некрасивой девушкой.

— Это Шуг там шороху наводит? — задумчиво произнес Боб, когда среди ночи нас обоих разбудил шум из квартиры снизу.

Сквозь пол просачивался альбом «Forever Changes» — явный признак, что Шуг настроен романтически. Аккорды песни «Andmoreagain» перемежались сопением и хрюканьем — характерными звуками соития, с периодическими взвизгами голоса, подозрительно похожего на голос Андреа.

Как известно, заснуть под звуки чужих (за исключением разве что Боба) любовных упражнений совершенно невозможно, и нам пришлось ждать развязки. («Что они там делают так долго?» — удивлялся Боб.)

Боб предложил поиграть, чтобы убить время. Я отвергла его варианты — «Животное — растение — минерал» и «Я вижу что-то на букву…», а также его самую любимую игру, «Назови имена всех семи гномов» (ему еще ни разу не удалось назвать всех подряд в один заход). В конце концов мы остановились на игре «Кошка священника пошла на базар» («Кошка священника пошла на базар и купила корову породы абердинский ангус».) К тому времени, как соседи снизу бросили беспечно блудить, несчастная кошка пыталась протащить в дверь дома при церкви шкаф шелковых шарфов.

Когда я уже задремывала, Боб сказал:

— А, да, та женщина опять звонила.

— И?..

— Я сказал, что ты тут все-таки живешь.

— И?.. — подтолкнула его я.

— Она сказала, что свяжется с тобой.

— И ты не выяснил, кто она?

— А надо было?

Кто-то — вероятно, мать-природа — швырял в окна горсти снежной крупы; по звуку это больше напоминало мокрый песок. Я вздрогнула, прижалась поплотней к недвижному телу Боба и стала думать о Фердинанде в надежде, что он мне приснится. Я люблю своего любимого на букву «ф», потому что он фееричен. Я ненавижу его на букву «ф», потому что он фармазон. Я буду кормить его фруктами с фарфорового блюда. Его зовут Фердинанд, и он живет в Форфаре… Но вместо этого мне всю ночь снилось, что я чайка, потому что Боб засунул мне под подушку «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» — единственную книгу, которую он на самом деле прочитал за весь год, если не считать «Краткого справочника наркотических веществ».