Кейт Аткинсон - Витающие в облаках

Она с надеждой взглянула на миссис Маккью и миссис Макбет.

— Только не мне, — сказала миссис Маккью и врубила пылесос, предотвращая дальнейшую дискуссию.

— Я, пожалуй, слегка пройдусь по кухне, — сказала миссис Макбет и потянулась за бутылью «Аякса».

— Будьте осторожны с чтением, — посоветовала я, ретируясь по коридору, чтобы меня не затянуло в пылесос.

Филиппа медленно ехала по Перт-роуд, поставив одну ногу на педаль велосипеда, а другой отталкиваясь от тротуара. Мы — Мейзи, Люси Оззер и я — вприпрыжку поспешали за ней.

У подножия Башни клубилась толпа. Большинство собравшихся явно не понимали, зачем сюда пришли. Кто-то размахивал самодельным плакатом: «ПОКОНЧИТЬ С АМЕРИКАНСКИМ ИМПЕРИАЛИЗМОМ! НЕМЕДЛЕННО!» (Я подумала, что вряд ли подобная проблема входит в компетенцию университетского сената.)

Мы остановились попрощаться на другой стороне улицы, у входа в похоронное бюро.

— Если бы они с таким энтузиазмом изучали философию! — сказала Филиппа, рассеянно склоняясь, чтобы Мейзи могла поцеловать ее в щеку.

Мейзи и Люси направились в сторону школы на Парк-плейс, и мы проводили их взглядом.

— Они опаздывают, — с нежностью сказала Филиппа.

С задней стороны Башни, где поток студентов обычно то нарастал, то ослабевал, образовался затор из тел. Некоторые студенты пытались попасть в Башню — на семинары и лекции, — а другие старались им помешать. Я видела Шерон, которая размахивала плакатом: «СКАЖИ „НЕТ“ ФАШИЗМУ!»

Здоровенный регбист — Андреа как-то провела с ним бурную ночь — грудью проложил себе дорогу через узкий проход, соединяющий помещение студсовета с Башней. Среди толкучки и воплей «Штрейкбрехер!» он пробился в Башню и, как Моисей, разверзший воды Чермного моря, открыл дорогу другим.

— Ну что ж, до свидания, — сказала Филиппа, ободряюще хлопнув меня по спине (я едва удержалась на ногах).

Она взобралась на велосипед, опасно повиляла по Смоллзову проулку и скрылась.

Я скорей побежала по открывшемуся проходу, пока волны Чермного моря не сомкнулись снова.

— Спасибо, — кинула я на ходу футболисту как раз в тот момент, когда Шерон с боевым кличем племени сиу прыгнула ему на спину с разбегу и принялась отгрызать ему ухо.

— Единственный способ, которым женщина может завоевать уважение или хотя бы привлечь внимание героя мужского пола, — обладание полнейшей, детской невинностью… — Мэгги Маккензи расхаживала взад-вперед по площадке для лектора, словно зверь в клетке зоопарка; ее волосы уже зажили своей жизнью, — регрессия, которая в случае Клариссы, например, принимает крайнюю форму смерти…

— О чем это она? — шепнула мне Андреа.

Я пожала плечами. Я была уверена (и, видимо, ошибалась), что Мэгги Маккензи будет рассказывать про «Мидлмарч», иначе я бы и не пошла на эту лекцию.

— Я думала, она будет рассказывать про «Мидлмарч», — прошипела Андреа.

— Может, она о нем и говорит, просто мы не поняли.

Андреа сегодня выглядела очень чопорно в фантазийном наряде пастушки от Лоры Эшли — такому платьицу позавидовала бы и Мария-Антуанетта. Кто бы подумал, что лишь несколько часов назад она содрогалась в пароксизмах похоти («Опять?!» — воскликнул изумленный Боб, когда мы пытались заснуть среди своих не обременяемых страстью фиолетовых простыней).

— Почему смерть — это регрессия? — шепнул мне Кевин в другое ухо. — Я не понимаю.

Я была, как колбаса, зажата в сэндвиче «Кевин-Андреа» на последнем ряду аудитории, построенной в виде амфитеатра. В этом ряду обычно отсыпались разнообразные бездельники.

— Не знаю.

Я полезла в карман за носовым платком. Я определенно скоро свалюсь с гриппом, если не с чем похуже. Но вместо носового платка я опять нашла скомканную бумажку — лишь поломав голову, я поняла, что это очередная блудная страница из «Расширения призмы Дж.». Как они ко мне попадают? Может, их кто-нибудь подсовывает? А может, они липкие, как бумага от мух.

Из текста я поняла, что Дж. (как обычно, страдающий паранойей) сцепился с неким мифическим зверем (похоже, нередкий случай).

«Сопение, сопение, бесстыдно раздутые ноздри твари, тяжеловесного самца — зверь его воображения, воплотившийся в мышцах и жилах, в изгибе хребта, чешуйчатый, как змей греха, воплощающий извечную тягу к плоти в мощных ударах…»

Я предположила, что мифический сопящий зверь — аллегория или метафора, но кто знает… Может быть, он реален в том смысле, в каком реален любой литературный текст — ведь любой текст реален, поскольку он существует; нельзя ведь существовать, не будучи реальным. И даже если он существует лишь в форме слов, сами слова должны существовать, иначе мы не могли бы их использовать, и даже Витгенштейн…

— Мисс Эндрюс! — Мэгги Маккензи поднималась по лестнице между рядами столов, высматривая студентов, которые ведут себя неподобающим образом. — Не погружайтесь в мечты, для вас это непозволительная роскошь.

В аудиторию бочком втиснулась Терри. В черных митенках и распадающейся тафтяной мантильке, она выглядела так, словно ее недавно эксгумировали. Судя по лицу, ей не удалось вчера спасти козленка. Мэгги Маккензи приказала ей сесть на первый ряд:

— Я позабочусь о том, чтобы вы не заснули.

Очевидно, она не подозревала, что Терри умеет спать с открытыми глазами. Оливия, которая на всех лекциях сидела в первом ряду, одолжила Терри бумагу и ручку (которыми та не воспользовалась) и снова принялась старательно конспектировать.

— Ролан Барт, — продолжила Мэгги Маккензи, — говорит, что…

— Опять он, — вздохнула Андреа.

Слабый крик донесся из глубины студенчества, знаменуя присутствие Протея. Кара сидела на другом конце амфитеатра, на безопасном расстоянии. Сегодня на ней был джемпер в радужную полоску, — похоже, его вязала горилла. Для другой гориллы.

— …утверждает, что классический нарратив основан на Эдиповой драме с мужчиной в главной роли…

Андреа перегнулась через меня:

— Кевин, так вот про что на самом деле «Эдракония»?!

Вероятно, это была скорее шалость, чем подлинное любопытство.

Кевин закатил глаза, как корова на бойне, и произнес:

— Не говори глупостей.

Вышло довольно громко, и несколько человек обернулись — включая Мэгги Маккензи, которая нетерпеливо притопнула ногой и произнесла заклинание, роднящее всех преподавателей мира:

— Вы хотите нам что-то рассказать, мистер Райли? — И, не дожидаясь ответа, покатила дальше: — Как говорит Альтюссер, мы все находимся «внутри» идеологии…

— О чем она вообще? — пробормотала Андреа.

— Не знаю. Я ничего не знаю. Хватит меня спрашивать.

У меня начинала болеть голова.

Впереди нас сидела Дженис Рэнд со своей лысой подругой из христианского общества. Мне страшно захотелось пошвыряться в них чем-нибудь, но я боролась с искушением. Время от времени они передавали друг другу записочки на плотно сложенных квадратиках бумаги.