Анна Матвеева - Есть! [litres]

Точно так же я не могу читать книги людей, которые мне неприятны. Не могу абстрагироваться от личности «создателя». У меня есть знакомый автор, исключительно способный ко всякого рода пакостям; раньше – до того, как узнать об этом, – я совершенно спокойно и с удовольствием его читала, но после – не смогла проглотить ни буквы.

К счастью, поваров и писателей в нашем мире – как недорезанных собак в корейской кухне… Проектировщики, например, встречаются в моей жизни значительно реже. И даже филологов, не поверите, в ней заметно поубавилось.

Кстати, о филологах, пусть даже бывших! П.Н. уже через несколько часов постучит в мою дверь, а ужином ещё и не пахнет!

Впервые за минувшие сутки мне вдруг захотелось готовить – до судорог!

И я готовила в тот вечер так, как это делала бы мать большого семейства накануне внезапного приезда двадцати гостей. Я вдавливала кунжутные семечки в сочную плоть сёмги, варила морковный суп и дикий рис, взбивала тесто для профитролей, которые распускались потом в духовке, как диковинные жёлтые розы… Я не могла остановиться: напекла булочек с черникой, сделала гуакамоле, который был уже совсем не в тему ужина, и принялась было разделывать слоёный пирог с брынзой, шпинатом и тмином, как в дверь позвонили. Довольная Шарлеманя, слизывая с усов последнюю память о сёмге, побежала навстречу, а у меня руки были в муке по локоть, словно бальные перчатки, так что я на секунду задержалась.

– Не пускаешь? – возмутился гость, с порога вручая мне громадный бумажный пакет. Я заглянула туда, догадываясь о том, что увижу, и опасаясь, что неправильно догадываюсь. Зря боялась, П.Н. своё дело знает туго! В пакете нашлось всё, чего нельзя купить в нашем городе: банка с нежной, как заря, тарамой, три блока качественной фуа-гра, бри, миндальные лепестки, тюбик марципановой массы, очищенные несолёные фисташки, шафран, лавандовая соль, чай от Фушона и – на самом дне – большая порция надежды, которая у меня уже давным-давно закончилась.

Ужин решили сервировать в кухне – так быстрее и уютнее. На канале «Есть!» в это самое время шла программа Давида Колымажского – вечерний хит-парад кулинарных провалов «Фиаско». Сегодня первое место заняла домохозяйка из городка Нижний N, представившая на суд публики картофельное пюре омерзительно-розового цвета и мини-пиццу из баранок.

Профитроли П.Н. уничтожал, как монстров в компьютерной игрушке, – последовательно и страстно, морковный суп смаковал, как долгожданную победу, а сёмгу изучал подробно, как новый договор с перспективным, но хитрым партнёром. На десерте я наконец не выдержала:

– Что будем делать, Павел?

Я имела в виду Еку, себя и канал «Есть!», но П.Н. был настроен лирически, серьёзных разговоров почему-то вести не захотел и всего лишь пробурчал какую-то банальность вроде того, что утро вечера мудренее. И что ночь мудрее обоих.

в которой Еке вновь удаётся перехватить микрофон

– Скажите, вы боитесь старости?

Журналистка лезет сразу и в лицо, и в душу – интересно, их этому обучают на факультете медийных наук, или они приобретают такие свойства естественным путём? Ека усмехнулась, задумавшись, и тут же прогнала видение.

В мечтах журналисты обычно были напористыми, но не наглыми, и задавали только те вопросы, которые Ека успела всесторонне обдумать.

– Нет, – улыбнулась бы она, – я не боюсь старости. Моя работа не зависит от возраста – я не стюардесса, и не актриса.

Вымышленная журналистка спрашивала о том, какое у Еки любимое блюдо, кем она хотела стать в детстве, и каковы её планы на будущее. Вопросы журналистам всего мира раздают распечатанными в стомиллионном количестве экземпляров. Но Ека терпеливо отвечала бы даже на самые предсказуемые. Планов – множество, она не станет ими делиться из суеверия. В детстве метила в писательницы. Любимое блюдо – апельсины с корицей.

Журналистка невозможно разочарована апельсинами. Слишком просто это звучит, но Ека непреклонна – апельсины с корицей, точка.

От досады журналистка стреляет в упор:

– Скажите, Ека, вам не скучно быть второстепенной героиней?

Ека задыхается, скребёт по одеялу скрюченными пальцами, насмерть пугая кота, а потом… просыпается. Долго приходит в себя, разглядывая стопу кулинарных книжек на тумбочке. Тут всё, что нужно, – от Огюста Эскофье до Елены Молоховец, от Александра Дюма-отца до «Организации общественного питания». Сверху, обложкой вниз, валяется роман Евгении Ермолаевой «Больное».

На часах ночь-полночь. Кот успокоился и снова спит, свернувшись пушистым рулетом.

Ека отпускает дурной сон, взмывающий под потолок тяжёлым облаком, и думает: скучно ли ей быть второстепенной героиней?

– Я ничем не хуже! – говорит Ека и ребром ладони, будто каратист, сбивает верхнюю в стопке книжку.

Книжка летит на пол и встаёт на мятые странички, как ребёнок – на слабые пока ещё ножки. Или же как старик – на ослабевшие за долгую жизнь ноги.

Получился домик-шалаш для маленьких человечков.

Возмущённый кот покидает нагретое место и скрывается в темноте ночного дома – он не выносит шума, и зрелищам предпочитает хлеб.

Ека думает, что все препятствия, вырастающие на пути, будут падать одно за другим, словно кегли от умело закрученного удара. Она поднимает с пола книжку-шалашик и читает выстраданные Геней строки. Страдание давным-давно испарилось, а строки остались и чем-то напоминают Екины сочинения семилетней давности. Под некоторыми Ека могла бы подписаться, но, разумеется, не будет. Ей гораздо сильнее хочется расписать пожелтевшие странички неприличными словами, но она и этого делать не станет. Книжка Еке не принадлежит. Под портретом молодой Гени с косой (не в руках, а на голове) – дарственная надпись: «Милой Светочке от автора». Книжку Еке дала Иран, отобрав её на время у милой Светочки.

Книгу Ека читает так, будто пьёт горькое лекарство, – сморщившись, через силу: не хочется – но надо. Раздражает буквально всё: от игривой девичьей обложки до слишком белой бумаги, от слов, сплетённых клубками, до щедро рассыпанных знаков препинания. Но больше всего Еку раздражает то, что эта книга вообще существует. Самой Еке не пришлось дождаться своей книги – последнюю щепку в костёр, на котором сгорала надежда «выйти отдельным изданием», подбросила та злая критикесса. И теперь Ека смотрит на книгу своей соперницы, как бездетная тётка – на румяного наследника родной сестры. Так хочется его покалечить, убить, но лучше всего – усыновить… Продвигаясь вглубь романа, расталкивая лишние слова, Ека чувствует, что на самом деле ей эта книга очень нравится. Ей нравится буквально всё – от милой девичьей обложки до безупречно белой бумаги, от неожиданно встретившихся и обретших совместное счастье слов до вполне уместных знаков препинания. А больше всего Еке нравится то, что эта книга вообще существует… но ведь это неправильное, вредное чувство! Поэтому Ека, как подобает стойкому борцу с вредными чувствами, не умиляется, но шипит, как раскалённое масло, и этим в очередной раз спугивает с места кота, осознавшего наконец, что ночка нынче будет адская.