Анна Матвеева - Есть! [litres]

Напротив Павла Николаевича сидит Аллочка Рыбакова в сером пиджаке и громко читает вслух рецепты из итальянской книжки:

– Возьмите хорошую грудинку, надрежьте её и раскройте кусок мяса, как книгу…

За соседним столиком с аппетитом едят паннакотту Иран, Ирак и Кирилл Сергеевич.

– Потрясающая паннакотта, – восторгается Кирилл Сергеевич, – совсем не жирная! Странно, что эти парни при таком-то питании выглядят как жертвы гамбургера.

– Наследственность, – вздыхает Ирак. Иран угрюмо косится в сторону кухни.

– Если бы мне доверили закончить историю, – говорит она, – я бы придерживалась канонов жанра. В финале у меня была бы мощная кухонная схватка героинь, удары сковородками и падение в торт лицом. Потом победили бы дружба и страсть к профессии, а читатель испытал бы заслуженный катарсис.

– А если б я была царица, – вмешивается Аркадий Пушкин, – я бы вообще не стала… то есть, не стал бы устраивать итальянское путешествие. Я бы устроил дуэль в родных декорациях, запросто!

– А я бы, – улыбается Мара Михайловна, – взяла в главные героини не Еку с Геней, а себя и Берту Петровну! Вот был бы всем финалам финал! Старая лошадь борозды не портит, и, если научить её новым трюкам…

– Хороший финал – это как хороший десерт, – говорит Юрик Карачаев своему визави – Денису Мертвецову, непонятно каким ветром унесённому в Местре. Юрик говорит слишком громко, и Денис Григорьевич морщится гармошкой. – Некоторые люди вообще не мастера по финалам. У них любой обед – как прерванный акт.

– Они пишут, как сказал бы мастер, регрессивные и разветвлённые романы, – подхватывает тему Владимир, – и ссылают лишних героев на вечное поселение в Местре.

– Нас правда сослали! – говорит Мара Михайловна словно бы с обидой, но на самом деле глаза её поблёскивают довольно, как у сытой свинки. – Избавились, как от просроченных ингредиентов!

– Спасибо хоть место выбрали приличное, – язвит Пушкин и тут же вдохновенно декламирует: – Вновь я посетил…

С кухни выходит Ека в белоснежном халате и высоком шефском колпаке.

Она несёт кремовый торт в виде женской головы.

– Саломея, – шутит образованная мама Владимира, – с головой Юдифи.

– Аллочка, – командует Ека, – помоги-ка мне разрезать торт.

– Может, ещё и состирнуть по-быстрому? – сердится Аллочка, но всё-таки подтягивает к локтям рукава серого пиджачка.

– Нет, ну нам ведь правда повезло с местом, – уговаривает всех Берта Петровна. – И Венеция совсем рядом – с ума сошли жаловаться? Подождём, может быть, автор про нас однажды вспомнит…

– Жаль, что на роль автора брали только одного, – говорит Ека, – и я до сих пор не понимаю, почему не утвердили меня. Из меня получился бы такой шикарный автор! Я бы ни за что не позволила таким людям, как вы, Павел Николаевич, ждать у моря погоды. И готовлю я намного лучше, чем Геня!

– Готовить мы все умеем, – замечает Гриша Малодубов, – а вот книги писать…

Павел Николаевич решительно стучит ножом по бокалу. С кухни бегут все четыре толстяка с мамой Аннунциатой.

– У меня родился тост, – говорит Павел Николаевич. Сейчас он особенно похож на человека, которому только что вкололи сыворотку правды. – Если у тебя есть дар – пусть даже это всего лишь дар есть, – его нельзя потерять. Да будем есть!

– И будем ждать! – отзываются герои застольного труда.

В окна стучится дождь.

Торт разрезан, Еке достался левый глаз кремовой женщины. Мара Михайловна отхватила себе сразу и нос, и губы.

За окном появляется незнакомая фигура в длинном платье.

– Священник? – спрашивает Ека. – Запретный поп?

– Новая героиня! – утверждает Юрик.

– Новая книга, – хлопает в ладоши Берта Петровна.

Все замерли, никто не жуёт.

Кремовый, шоколадно-карий глаз оплывает в тарелке.

Сейчас незнакомка откроет дверь и стряхнёт капли с зонта.