Анна Матвеева - Есть! [litres]

Равномерный гул внезапно стих. Величественно покашливая, во главе стола встал во весь рост молодой человек, обладающий настолько располагающей внешностью, что всем присутствующим немедленно захотелось доверить ему все свои секреты, тайны и пин-коды. Дамы хором вздохнули, мужчины уважительно насупились, старушки пустили слезу.

– Кто это? – шёпотом спросил у Колымажского пышный мужчина в ромбовидном галстуке.

– Не знаю, наверное, тоже из второстепенных, – предположил Дод. – Но держится, как главный!

– Дорогие друзья! – обратился молодой человек к присутствующим, одарив Дода зорким взглядом. Голос у оратора тоже был располагающим, можно даже сказать, манящим. Выдержанный баритон, направленное звучание, верные интонации. Эльвина Куксенко, прищурившись, строила план осады, щепка строчила в блокноте, Аделаида Бум слушала молодого человека, прикрыв глаза, – как будто она не на конгрессе второстепенных героев, а на абонементном концерте в филармонии.

– Разрешите представиться: Валентин Оврагов, девятнадцатая глава, вторая часть.

– Шпарит, как по писаному, – шепнула Берта Петровна Марине Карачаевой.

– Собраться здесь – моя идея, – заявил Валентин. – Я уверен, что каждый из нас, включая совсем уж проходных персонажей вроде вас, дорогой друг в ромбовидном галстуке, или вас, госпожа критикесса, испытывает дискомфорт, если не сказать хуже. Давайте скажем хуже: это даже не дискомфорт, а полное и окончательное морально-нравственное неудовлетворение!

Оврагов посмотрел на аудиторию в поисках одобрения и тут же получил его от юноши по фамилии Пе́кин – политиканствующий студент сидел, обняв за древко плакатик, как будто это было не древко, а шея любимой девушки. Валентин заметил, что поле плаката было пустым, как будто бы Пекин ещё не определился с новым жанром деятельности, но в глазах его просыпались сразу и жажда жизни, и жажда испортить жизнь ближнему.

Валентин продолжал свою речь:

– Лично у меня накопились колоссальные претензии к автору. Или к авторам , если их несколько, как нам тут пытаются внушить.

Второстепенные зашумели: те, кто мог, скрипел стульями, те, кому досталась нескрипящая мебель, выражали эмоции иначе. Вовочка сквозь зубы ругалась, а бодрая Мара Винтер явно готовилась отобрать у Валентина слово. Но Оврагов не сдавался:

– Вам, Мара Михайловна, хотя бы дали целую главу! И даже в других нет-нет, да упомянут. Как Пушкина, Ирак, Иран, всю вашу шатию-братию. А меня словно и не было вовсе! Валентин-Валентин, а потом раз – и выгнали прочь. Никто даже не вспомнил.

– Почему же, Валентин? – грудным голосом сказала мама Пушкина. – Я вас, например, очень прекрасно помню.

– О чём вообще речь? – возмутился депутат Горликов. – Молодой человек, кто вы такой? Даже я, народный депутат, удостоился лишь крайне непрезентабельного описания и полного забвения спустя пару глав.

Валентин Оврагов надул губы:

– Видите ли, гражданин депутат, у меня в этом романе был просто блестящий старт! Я должен был взмыть ввысь, как ракета, но меня обошёл даже Пушкин!

Аркадий вскочил с места:

– Почему это «даже»? Мне тоже должны были дать больше места и решить мою проблему с женой.

– А мне, – включилась Юля, – надоели чужие ногти!

– А я не могу найти домработницу!

Герои перебивали друг друга, как невоспитанные школьники, – и вели себя, скажем честно, совсем не по-геройски! Марина перекрикивала Берту, филологическая мама Владимира и Пушкин устроили агрессивную битву цитат, Аделаида Бум схватила Гениного папу за бороду, а секретарши Мертвецова визжали, как целое стадо поросят.

Даже итальянцы включились в общий гул и крик, хотя, мы почти уверены, толстяки не понимают, что здесь вообще происходит. Мешает языковой барьер – такой же прочный, как скамейка под братскими попами.

– Ке ко́за е? Ко́за че? – басит Марио, а остальные братовья возмещают незнание русского при помощи генетического таланта к жестикуляции. Анке и Фридхельм Вальтеры тоже не прочь включиться в общий бунт, но сдерживаются, памятуя, что немецкий язык не предназначен для громких выкриков.

Собака Грусть, кошка Шарлеманя и безымянный кот Еки лают и мяукают во весь голос. Инна Иосифовна Оврагова-Дембицкая рыдает, Эльвина Куксенко падает в обморок, а точнее сказать, прямо в руки доктору Мертвецову – и его девицы разлетаются в стороны, как морские брызги при нырянии кашалота.

Бунт второстепенных героев подходит к наивысшей точке, когда Валентина вдруг смещает почти никому не знакомый тип с осанкой, как у Пизанской башни. У него хрящеватый нос, тонкие, как у Моны Лизы, губы и безвольный подбородок – мечта физиономиста!

– Послушайте! – взывает незнакомец к разбушевавшейся толпе второстепенных, и толпа внимает призыву. Только итальянцы всё ещё, по инерции, жестикулируют – как морально устаревший магнитофон вхолостую перематывает пустую плёнку. – Можете закидать меня стульями, но это я во всём виноват. Это я – автор! Тот Самый Человек!

Потянув себя за ворот какой-то первобытной водолазки, Тот Человек дурашливо раскланивается во все стороны. У Екиных родителей валится под стол очередная бутылка. Эльвина Куксенко пытается упасть в обморок, но на неё никто не обращает внимания, а потому обморок временно откладывается.

– Я был автором, – продолжает Тот Человек, – но неожиданно превратился в героя. Да ещё и второстепенного! Я начал эту историю. Я лично знал и Геню Гималаеву, и Еку, но мне совсем не хотелось очутиться внутри этого романа и на себе испытать, как безжалостно поступают с нами авторы. Теперь я такой же бесправный участник событий, как и вы!

Тот Человек неожиданно разрыдался, и девушки Мертвецова из солидарности залились слезами отборной чистоты и прозрачности.

– Ну, знаете ли! – возмутилась тут милейшая Аида Исааковна и поднялась с места, не много, впрочем, выиграв от этого в росте. У Аиды Исааковны была очаровательная привычка покусывать дужку очков, и она всегда прибегала к ней в минуты сильного волнения. Присутствующие были вынуждены обратить внимание на учительницу; она же смотрела во все глаза на Того Человека.

– Вы, молодой человек, очень напоминаете мне Володю восемьдесят седьмого года выпуска! Тот Володя тоже всегда хотел быть главным везде и сразу – потому ничего толкового из него и не получилось!

«Может, я и есть тот самый Володя?» – подумал отчаявшийся Тот Человек, позабывший о многих важных событиях детства и юности. Аиду Исааковну он, во всяком случае, видел явно не впервые.

– Мой дорогой мальчик, – продолжала Аида Исааковна, не обращая внимания на смятенный вид бывшего автора, – вы молоды, и ещё не осознаёте того, как важны в жизни второстепенные герои! Почти так же, как в литературе! И ещё не известно, кем мы больше дорожим. С главными персонажами жизни или книги всегда куча проблем, а вот второстепенных можно безопасно задвинуть подальше. Сказать небрежно – мол, созвонимся, – и позабыть об их существовании на несколько лет. Или до финальной главы! Зато когда они наконец понадобятся, на их плечи сваливают всё то, что главным делать не с руки…