Анна Матвеева - Есть! [litres]

Тот Человек проходит мимо, изображая, что не узнал Евгению. Однажды в пляжной библиотеке, месте ссылки для прочитанных томов со всего мира, Геня обнаружила свою собственную книгу с автографом. Похожее чувство! Все чувства в конце концов похожи.

Ека заканчивает приготовление русского обеда – получилось всё, кроме драников, в которые по какому-то жуткому недоразумению угодила гнилая картошка. На вкус эти драники – как сок из больного зуба, к тому же чужого. Она снова чистит картофель, ленточки кожуры гипнотизируют зрителей. Ека упорна и упряма, как Колумб, на этом свете она будет лучшей. Она победила в этой дуэли – неважно, состоялась она в реальности, или всё это нам только приснилось.

Геня выходит к небольшой площади, где красуется очередной вечнозелёный памятник. Неизбежный мужик на коне, с живой чайкой на шляпе. Ей нечего делать в Венеции – старой и душной, как чужая бабушка.

Все блюда готовы: Ека ставит на стол тяжёлую тарелку с золотистыми драниками. Соус из копчёной скумбрии, хрена и сливок. Слезливая рулька и лоснящаяся, жаркая кукуруза. От шанежек идёт такой аромат, что посетители берут кухню штурмом.

Ека одерживает сокрушительную победу и получает сразу четыре предложения руки и сердца от Марио, Джанлуки, Альфонсо и Луиджи. Массимо не смог вымолвить ни слова, от его имени высказывается Аннунциата. Ека хохочет до слёз, но даже сквозь смех и слёзы смотрит на часы и проверяет телефон.

Геня забирает из номера вещи, оплачивает счёт при помощи растрёпанной помощницы Луиджи и садится в первый поезд до аэропорта.

Билет в один конец до Москвы. В столице можно будет сделать кратковременный привал, сходить в музей или просто покататься в метро по кольцевой линии, просыпаясь от громких объявлений и резких торможений.

Геня сидит у выхода на посадку – и думает: «Вот он, выход!» За окном остывает приземлившийся самолёт, похожий на усталую птицу. Выход – в очередной раз начать новую жизнь, или вернуться к старой.

Через пятнадцать минут начнётся посадка. В кино сюда непременно ворвался бы главный герой, чтобы найти потерянное счастье и отправиться вместе с ним на штурм счастливого будущего.

Мимо идет тёмно-синяя стюардесса, юная со спины, немолодая лицом.

Рядом с Геней сидит приятная дама и смотрит на неё восхищённым взглядом.

Вообще-то Геня привыкла к таким взглядам – дебют восторга разыгрывается у всех поклонников одинаково. Дама, которая восхищается Геней, – само очарование. Будь Геня мужчиной, она закатала бы её в ковёр (удостоверившись вначале, что ковёр этот надлежащим образом вычищен и вообще шелковист) и увезла бы в далёкую страну, где жители в состоянии ценить красоту женщин, ковров и необычных поступков. Геня любуется пухлыми щёчками, аккуратно выросшим носиком и губами, которые вырезаны как будто фигурными ножницами. Культурный злой человек заметил бы, что в этой милой внешности присутствует что-то субреточье, белошвейкино, но, даже если здесь не гуляли голубые крови, всё равно дама получилась милой и особенной, как портрет на старинной шкатулке (маленькая Геня считала, что эту девочку на шкатулке зовут Верочкой).

– Вера Ивановна, – представляется дама, а Гене представляется, что шкатулка внезапно заговорила. У этой Верочки Ивановны завидно белые зубки. – Вы извините, что я так таращусь…

– Да ладно, – машет рукой Геня, – я привыкла.

– Конечно, конечно, – Верочка Ивановна вспыхивает и становится похожа на розу. – Теперь глупо спрашивать… Конечно же, это вы – Евгения Ермолаева?

Геня так редко слышит своё настоящее имя, что вначале не понимает, в чём дело. Оказывается, Верочка Ивановна не из компании телевизионных поклонниц, она по другому ведомству. Она открывает свою стёганую (прелестную!) сумочку и достаёт из неё вусмерть зачитанный роман «Больное». С переплёта на Геню с вызовом смотрит девушка, почти не умевшая готовить.

Верочка Ивановна с благоговением сличает фото с оригиналом.

– Да, это вы! Это вы! Боже, как я счастлива!

Она смеётся неожиданно гулким, не по формату смехом и суёт книжку Гене в руки:

– Пожалуйста, подпишите! Мне ваша книга жизнь спасла!

– Не вижу следа от пули, – обескураженно шутит Геня. Раздается новый заряд гулкого смеха.

– Я её знаю наизусть, – говорит Верочка Ивановна и вдруг начинает цитировать по памяти давным-давно написанные и забытые Геней строки. Фоном звучит глас невидимой женщины, приглашающей пассажиров, вылетающих в Москву, пройти на посадку.

– Я хочу спросить, – щебечет Верочка Ивановна, поднимаясь с места и оказываясь значительно меньше ростом, чем предполагалось: – а почему вы больше не пишете? Так и не вышло больше ни одной книги, а ведь я так ждала.

Она смотрит с упрёком, и у Гени вдруг начинает дёргаться глаз, и вместо посадочного талона она предъявляет стюардессам свой мобильник.

Место Верочки Ивановны – в первых рядах, а Геня, как всегда, сидит поближе к выходу. Она пристёгивает ремень безопасности, выслушивает лекцию про кислородные маски и откидывается в кресле, забыв о том, что нужно привести его спинку в вертикальное положение.

Когда самолёт готов к взлёту, из Гениной сумки доносится громкий вопль телефона. Остап Бендер поёт свою вечную песню.

– Все электронные устройства должны быть выключены! – шипит Генина соседка. Геня отключает телефон, достаёт из сумки блокнот и пишет первую строчку:

«Ресторан держат четыре брата».

Геня пишет, соседка мелко крестится – словно вышивает в воздухе, а самолёт взлетает в облака.

Павел Николаевич Дворянцев сидел за столиком итальянского ресторана «Ла Белла Венеция» и осмыслял поданное ему блюдо. Дорада с картофельным пюре. Блюдо настолько простое, что над ним хотелось основательно поразмыслить. Рыба была подана без единой косточки – как будто такой и родилась, и плавала, и угодила на кухонный стол к поварам.

Вот интересно, думал Павел Николаевич, почему повара в детских сказках всегда выглядят злодеями? Жуткие дядьки в огромных колпаках, с наточенными ножами и зверскими улыбками…

Павел Николаевич был начисто лишён популярного гурманского заблуждения считать лучшими поварами мужчин. Пускай среди великих кулинаров и в самом деле редки женские имена, на кухне, по мнению Павла Николаевича, половая принадлежность никакой роли не играет. Посмотрите на синьору Аннунциату – как это она, с её толстыми коряжистыми пальцами, умудрилась вытащить из дорады все кости до единой? Теперь этот сочный шмат – не пересушенный и не сырой, а совершенно верный , как единственно правильный ответ в задаче, – лежит на подогретой тарелке; в сердцевине он заметно приподнят и напоминает в силу этого палатку. Под сводами «палатки» – трепещите, Павел Николаевич! – греются три тонких артишоковых ломтика, выдержанных в оливковом масле и самую чуточку сдобренных мёдом. Павел Николаевич говорит вначале «м-м-м», а затем «о-о-о», а к столу спешит Джанлука с фарфоровой плошкой, доверху полной призрачно-нежным, как облако, картофельным пюре.