Алексей Яковлев - Внутренние новеллы

К вечеру мы углубились километров на двадцать. Первые десять из них — сплошь следы человеческой деятельности. Судя по трупам, большинство акций прошло около полугода назад. Свежих не было. Работа Ейки, не иначе. Но чем дальше мы уходили в лес, тем менее интересным становилось наше окружение. Лишь тропа вдоль реки выдавала присутствие человека. На привал мы остановились в прозрачном сосновом лесу. «Жаль, черника еще не созрела, — подумал я, — натуральные витамины были бы кстати». Перекусили консервами — костра не разводили. И правильно… Гоша вдруг уловил запах дыма.

Через лес, затем — через поле, вдоль канавы, низкими перебежками, по одному, к деревянному дому, стоящему в живой изгороди из цветущей сирени. Похоже, нас никто не увидел. И не услышал — странные размеренны звуки со стороны дома заглушили наши шаги. Зато мы сквозь кусты видели все, что происходило на лужайке перед крыльцом.

Двое мальчишек растирали нечто в белых фарфоровых ступках. Это нечто было цветным: у одного желтым, у другого — красным. «Желтое, возможно, сера. Если добавить селитру, уголь — будет порох. У них просто кончились припасы и теперь они делают порох вручную! Но что тогда красное? Фосфор? Зачем его толочь?»

На мои вопросы ответил бородач в клетчатой рубашке, который внезапно появился на крыльце.

— Все ребята, перерыв. Теперь вы понимаете, что каждая краска требует труда. И чтобы добиться точного цвета нужно немало усилий….

«Они совсем сошли с ума! Перетирают цветные порошки, чтобы затем смешать их с яичным белком! Зачем. Измазывать плоские доски и холсты, натянутые на рамы, что стоят возле крыльца? Я их сначала не увидел! Ужас! Полная деградация! Неужели они — это Ейка!» Дашка сидела открыв рот и отложив автомат в строну. Вовка продолжал снимать. Гоша что-то лихорадочно записывал.

Мне было нечего сказать… Однако вместо меня сказал Кондаков.

— Искусство не умирает! — услышал я справа его негромкий голос.

Затем раздался выстрел.

Конечно, эту историю можно было бы рассказать совсем по другому. Представить долгую дорогу через советскую Азию, от парома в Красноводске к Ашхабаду, от Ашхабада к Мары, от Мары к Чарджоу. Дальше — опять паром, только теперь через Аму-Дарью, и вот тебе Узбекистан. Сам Ташкент, высокое небо, разноязыкий город, Сеня, живущий на Чиланзара в квартире с огромным балконом, его подруга Дина, темноволосая девушка смешанного происхождения — да там все «наши» были смешанного происхождения, откуда другим-то было взяться? — с невероятно низким голосом. Красивая, между прочим. Длинные-длинные и при этом широко распахнутые глаза, острый и прямой нос, никак не нежные, но сильные и властные губы. В общем, она могла и умела, и это умение свое праздновала за всю масть, в чем у нас с Ксюшей не раз была возможность убедиться. В квартире на Чиланзара наличествовало только одно жилое место — огромный балкон, где и были брошены наши матрасы на расстоянии полутора-двух метров друг от друга. Так что никаких секретов! В центральной России подобных балконов не существовало и в помине. На балконе гуляло солнце, можно даже сказать, властвовало, часам к десяти уже было жарко, хотя только заканчивался март. Зато внутри квартиры пряталась прохлада. Однако пробраться туда было сложно. Маленькая комната и еще меньшая кухня были забиты до отказа — книги, пластинки, одежда, обувь, крупы, наши рюкзаки, мешки с травой. Чтоб извлечь что-то нужное, надо было долго рыться. Лишь трава и беломор обретались сразу. Естественно, они оказывались нужны чаще всего…

В Ташкент мы с Ксюшей приехали из Москвы. Меня тогда пытались выслать за 101 км, и я решил благоразумно удалиться самостоятельно и притом намного дальше. А Ксю сказала, как отрезала: «Я еду с тобой». Что ж, едешь так едешь, хотя подруга и автостоп в Азии — в мою голову такое сочетание укладывалась с трудом. Но что я мог ей впарить, что собираюсь путешествовать автостопом в одиночку? Она бы никогда не поверила. Она бы решила, что я хочу поехать с Веркой или с Дашей. И, несомненно, расстроилась бы. Правда, ни Верка, ни Даша вовсе не собирались никуда отъезжать на полгода, а может и на год, а может и на всю жизнь. На месяц-другой они бы, конечно, рванули, а так, без ясной перспективы возвращения, нет, думаю, кишка тонка. Хотя я и не спрашивал. Вообще хотел один. Но расстраивать Ксюшу — это было выше моих сил. Только денег у меня совсем нет, — сказал я ей. Ничего, я найду сотню, — парировала Ксения, — и тут же добавила: но мы ж умеем без денег. Умели, кто спорит. Однако сотню Ксюша нашла, и первый месяц мы шиковали. Доехали до Баку и последнюю десятку отдали за паром. На выходе стали стопить к Ашхабаду, и какой-то туркменский парень на копейке сказал: «Садись, поехали!». «А далеко до Ашхабада?», — спросил я его. «Близко, близко, — усмехнулся он, — шестьсот по пустыне, разве это далеко? Мигом домчим». И привез нас в Фирюзу.

Фирюза — роскошный дачный поселок в тридцати с небольшим километрах от туркменской столицы, прямо на границе с Ираном. В 19 веке там селилась русская колониальная элита, и дачные участки раздавались почти задаром. Рай как он есть на открытке. Ущелье, река Фирюзинка, самый большой чинар во всей Центральной Азии. Несмотря на раннюю весну, все цвело, благоухало, на каждом шагу тебе предлагали роскошные фрукты, какие-то соки, пряности. И это в советское время, когда вообще никакого представления об изобилии ни у кого не было. Мы бы там зависли, может быть и надолго, будь у нас свои деньги, а так бесконечное общение с друзьями водителя, их сыновьями, братьями и кузенами, желающими только одного — трахнуть Ксюшу незамедлительно и в самых разнообразных формах — несколько утомляло. Жалко, теперь туда не попасть, как не попасть вообще в Туркмению, почти закрытую для русских. Тем более закрыта Фирюза — Ниязов построил себе дворец, всех жителей отселил в Ашхабад, и до свидания. Но тут поются уже слова не из нашей песни. Хотя я до сих пор рыдаю, когда вспоминаю это место. Ко всем прочим безумствам курортный поселок заканчивался воротами в Иран. С этим тоже связана целая история. По русско-персидскому договору 1881 года, когда определялись границы наших азиатских владений, Фирюза должна была отойти к персам. Но шах не вернул какие-то земли по Араксу, и мы оставили за собой это блаженное ущелье. Потом иранцы пробовали требовать Фирюзу у Советского Союза, но даже большевички понимали, какое это козырное поселение. В итоге только в 50-х годах юридически территория окончательно отошла к Москве. Наверное, в совке не существовало другого места, где граница была бы так близко, рукой подать, минут двадцать пешком, и можно было свободно приехать, гулять, травку курить, слушать реку, вдыхать запах бесподобного яблоневого сада (сука Ниязов приказал вырубить сад и устроить водохранилище с осетрами)…