Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

Мы опустошали бутыль и коробки с фотографиями, погружаясь в сцены из жизни талантливой русской молодежи, никогда не строившей коммунистических иллюзий.

Вот они читают стихи за длинным столом под закопченным сводом механы. Гоняют на лыжах по склонам Балкан. Позируют в очках-консервах за рулем дореволюционного «форда». Дурачатся в любительских киносъемках, изображая вампиров и ковбоев. Куражатся на баррикадах во время какой-то маленькой балканской революции. А вот их девушки, хохоча, выходят из Черного моря в смелых купальниках. Они все такие веселые и разные, с модными прическами, в шикарных парижских обносках, не похожие на зомби-сверстников из СССР.

Конечно, Володя там присутствовал, на снимках в архиве пастуха, мучительно трудно говорившего по-русски, но счастливого оттого, что кому-то еще интересны эти всеми забытые люди.

В полночь Федор взял лопату и ушел в сад, где выкопал бутыль пятидесятилетней отлежалой ракии, спрятанной в землю его отцом.

– Это последняя, – сказал он.

– Не жаль?

– Нет. Время это пить.

Мы пили это время, и к рассвету оно кончилось. Пастух уснул среди фотографий, разбросанных на полу. Я подумал, не взять ли одну карточку на память о Володе. Колебался, покачиваясь на нетвердых ногах. Потом решил: если пасьянс не сложился – оставлю все как есть. Попрощался с козами и пошел горной тропой вниз, держа курс на Шипку, запинаясь о камни.

О, Шипка! Тернистый путь.

Почти одновременно с бестарелочным переездом Филимоновых в Киев старший сын Елены Карловны натурализовался в Англии. Тут даже не лакуна, а дырка на странице семейной хроники. Как он туда попал? Учился? Женился? Никаких данных. Густой альбионский туман.

Однако в 1963 году из тумана вынырнуло письмо, укрепившее нелюбовь моего деда к почтовым сюрпризам. В то время он был уже никакой не Митя, а Дмитрий Павлович, кавалер ордена Ленина, член партии, начальник секретного цеха номер десять на военном заводе «Сибмотор» в наглухо закрытом для иностранцев Томске.

И тут – нате! – весточка из натовской Великобритании от полубрата-белоэмигранта. Танцуй, Митя!

Органы проявили бдительность. Письмо тормознули на почте, адресату не дали его прочитать. Только раздраженно помахали конвертом у лица адресата в кабинете директора завода, куда адресат был вызван для разговора.

За столом расположились двое в штатском. Один с мрачным видом читал личное дело Дмитрия Павловича, другой барабанил пальцами по столешнице, нагнетая обстановку. Оба выглядели злыми. Возможно, полагающийся в подобной ситуации добрый следователь на той неделе взял бюллетень. А возможно, в провинциальном КГБ это амплуа вовсе не предусмотрено.

Дмитрию Павловичу разрешили присесть. Молчание, шелест страниц, тревожная дробь пальцев. Эффектная пауза не для слабонервных. Наконец барабанщик приступил к делу:

– Вы скрыли факт существования родственников за границей.

– Виноват.

– Да, виноваты. Почему нам не известно об этом факте?

– Не могу знать.

Читатель вынул из личного дела Дмитрия Павловича пожелтевший лист и показал своему товарищу, который театрально вскинул брови:

– В 1947 году, при поступлении на завод, вы написали в анкете, что никого не имеете за границей. Ваша подпись?

– Моя.

– Как это понимать?

– Я забыл.

– Нехорошо забывать родственников.

– Мы никогда не встречались. Он уехал из страны до моего рождения.

– Он бежал, как трус.

– Ладно. Бежал.

– Впрочем, это не играет роли.

– Ясно.

– Каким образом вашему брату стал известен ваш почтовый адрес?

– Не знаю. Он, наверное, сообщает об этом в письме.

– Вы знакомы с содержанием письма?

– Нет.

– Тогда откуда вы узнали, что в письме раскрывается способ, которым ваш брат получил адрес?

– Догадался.

– О чем вы еще догадались?

– Дело пахнет керосином.

– Можно и так сказать, хотя шутки тут неуместны.

– Виноват.

– Так о чем письмо?

– Я думаю, он пишет, что написал в Киев, тете Леле, которая знает, где я живу.

– Так. А потом?

– Потом рассказывает о себе. Должно быть, сделался капиталистом и хорошо зарабатывает…

– Почему вы так думаете?

– Ну, из-за бедного коммуниста вы бы не стали беспокоиться.

– Хорошо. Дальше.

– Он пишет, что достиг в жизни чего хотел. Собственное дело, достаток, дети. Но ему тяжело на душе оттого, что он не знает, где похоронена наша мать. Владимир хочет приехать в Киев, предлагает встретиться там и вместе искать ее могилу.

Дознаватели переглянулись, барабанщик спросил:

– Вы в это верите? В то, что им движут родственные чувства?

– Верю.

– А мы считаем, что это вербовка.

– Я понял.

– Боюсь, вы не поняли и не отдаете отчета в том, какая идеологическая промашка вами допущена.

– Как скажете. Дал маху.

– Товарищ Филимонов, наше терпение на исходе. Это попытка шпионского внедрения. Вы отказываетесь сотрудничать?

– Куда я от вас денусь? Говорите уже, что делать.

Ему объяснили: в ответ на непрочитанное письмо он должен написать так называемому «брату», что никакое общение между ними невозможно ввиду обострения международной обстановки. Написать здесь и сейчас, в кабинете директора завода, под диктовку товарищей из органов.

– Во-вторых… – начал товарищ.

– Он не знает моего почерка. Можете сами написать, как будто от меня, – перебил Дмитрий Павлович.

Все-таки он был кавалером орденов и страшно затрахался вести этот мудацкий разговор. Гэбисты изобразили негодование. Читатель сжал кулаки, барабанщик вскричал:

– За кого вы нас принимаете?!

Явные и тайные полицейские в России ужасно обидчивы и всегда готовы закатить истерику с применением табельного оружия. Это называется «защитой офицерской чести». Умный Дмитрий Павлович извинился за дерзкое предположение, что система больше не нуждается в человечинке. Рядовой коммунист должен знать свою роль живого винтика, увлажняющего теплыми, желательно кровавыми соплями шестеренки аппарата. Дмитрий Павлович сделал вид, что все понял. Барабанщик притворился, что простил.

– Вы напишете ответ, – сказал он твердо, но спокойно, как бы смягчившись. – А затем мы вместе с вами подумаем об искуплении вашей вины.

– Вместе – это хорошо, – кивнул родственник белогвардейца, понимая, что все уже решено.

Но прежде чем открыть, какую епитимью возложили на Дмитрия Павловича спецслужбы, надо рассказать, как он попал со всей семьей в этот богом забытый сибирский город, всего дважды упомянутый в мировой литературе: Жюль Верном в романе «Михаил Строгов» и Аполлинером в военном стихотворении 1917 года.

Train couvert de neige apporte à Tomsk en Sibérie des nouvelles de la Champagne, – написал поэт, желая этим сказать, что даже гипербореи на краю земли узнали о шампанской победе.